Другое имя. Септология I-II. Юн Фоссе

      I

      Я вижу себя: я стою, глядя на картину с двумя пересекающимися в центре полосами, лиловой и коричневой, картина продолговатая, и вижу, что выводил полосы медленно, густыми масляными красками, они растеклись и на пересечении коричневый и лиловый красиво смешиваются и сбегают вниз, и я думаю, что никакая это не картина, а вместе с тем она такая, как надо, завершенная, больше ничего с ней, по-моему, делать не нужно, пора ее убрать, незачем ей стоять на мольберте, не хочу больше смотреть на нее, вот так я думаю, а еще думаю, что нынче понедельник и что картину эту надо поставить к тем, над которыми я работаю, но пока никак не закончу, они стоят подрамниками наружу между дверью в маленькую комнату и дверью в коридор, под крючком, на котором висит коричневая кожаная сумка с длинным наплечным ремнем, в ней у меня альбом для эскизов и карандаш, потом я перевожу взгляд на два штабеля готовых картин у стены возле кухонной двери, там уже приготовлены штук десять довольно больших живописных работ и четыре-пять маленьких, всего четырнадцать, стоят штабелями рядом с кухонной дверью, потому что вскоре у меня будет выставка, в основном, думаю я, картины, как говорится, более-менее квадратные, но иной раз я пишу и длинные и узкие, а та, с двумя пересекающимися полосами, прямоугольная, так о ней скажут, но на теперешней выставке я эту картину показывать не стану, в сущности, она мне совершенно не нравится, пожалуй, это вообще никакая не картина, просто две полосы, или, может, я хочу оставить ее себе, не продавать? ведь некоторые картины я оставляю себе, не продаю, и, возможно, она из таких, хоть и не нравится мне? что ж, пусть даже картина, можно сказать, не удалась, я, пожалуй, все-таки сохраню ее и оставлю у себя? хоть и не знаю, с какой стати хранить ее у себя заодно с немногочисленными другими картинами, что стоят в мансарде, в одной из тамошних комнаток, с какой стати я не хочу с ней расстаться, кстати, может, Аслейк захочет ее взять? ну, чтобы подарить на Рождество Сестре? ведь каждый год, в адвент[2], он получает от меня картину, которую дарит Сестре на Рождество, я же получаю от него мясо, рыбу, дрова и прочее, вдобавок нельзя забывать, что зимой он еще и расчищает мою подъездную дорожку, как говорит сам Аслейк, ну да, и это тоже, а когда я говорю, за сколько подобная картина продается в Бергене, Аслейк говорит, он, мол, диву дается, что народ готов выложить этакие деньжищи за картину, но, видать, у тех, кто покупает, денег куры не клюют, а я в ответ говорю что да, деньги большие, я и сам так считаю, а Аслейк говорит, что, коли так, он, стало быть, не внакладе и в таком разе каждый год, мол, делал Сестре на Рождество дорогущий подарок, а я говорю: да-да, и мы оба умолкаем, а немного погодя я говорю, что теперь нет-нет да и подкидываю ему купюру-другую – за бараньи ребрышки и вяленое мясо, за вяленую рыбу и дрова, ну и за расчистку тоже, – а иной раз и пакет съестного, маленько продуктов, купленных в Бергене, когда мне случалось ездить туда за покупками, так я ему говорю, и тогда он в некотором замешательстве отвечает, что да, мол, бывает такое, что правда, то правда, а я думаю, что зря этак сказал, ведь Аслейк не хочет брать ни деньги, ни что другое, но если считать, что мне, мол, всего хватает, всего у меня в достатке, а он вроде как сидит без денег, то я как бы просто украдкой сую ему парочку купюр, и мы этого как бы не замечаем, и точно так же, думаю я, происходит, когда я езжу за покупками в Берген, я тогда непременно покупаю что-нибудь для Аслейка, ведь если я зарабатываю немного, то он по сравнению со мной вовсе ничего почти не зарабатывает, думаю я, глядя на штабеля готовых картин, которые стоят самодельными подрамниками наружу, и у каждой картины есть название, оно написано вверху на подрамнике густой черной масляной краской, и картина, которая стоит последней и на которую я смотрю, называется «А волны плещут», названия для меня важны, они как бы часть самой картины, и я всегда пишу их черной масляной краской вверху на подрамниках, а подрамники мастерю своими руками, всегда так делаю, с тех самых пор как занялся живописью, думаю я, а еще думаю, что для одной выставки картин, пожалуй, многовато, но я возьму с собой все, отвезу в Галерею Бейер, пусть лучше Бейер сам отложит те или иные в подсобку, он зовет ее Банком и хранит там картины, которые не участвуют в выставке, думаю я, а потом иду и опять гляжу на картину с двумя пересекающимися полосами, обе выведены густо, пастозно, как говорится, и масляные краски слегка растеклись, и там, где полосы пересекаются, получился такой удивительный цвет, красивый цвет, безымянный, так чаще всего и бывает, ясно же, для всех несчетных оттенков, какие есть на свете, названий не напасешься, думаю я, отступаю от картины на несколько метров и опять смотрю на нее, потом выключаю свет и смотрю на картину в потемках, на улице-то темно, в эту пору года круглые сутки темно или почти темно, думаю я и смотрю на картину, а глаза привыкают к темноте, и я вижу полосы, вижу, как они пересекаются, вижу, что в картине много света, да-да, много незримого света, так что, пожалуй, она все-таки удалась, думаю я и не хочу больше смотреть на картину, а сам все равно стою и смотрю; пора с этим кончать, думаю я и перевожу взгляд на круглый стол у окна, возле него стоят два стула, и на одном, который слева, сидел и сижу я, а на том, что справа, всегда сидела Алес, ну то есть пока была жива, но она умерла безвременно, и я не хочу об этом думать, и сестра Алида, она тоже умерла