Чехия: моя первая заграница. Студенческий строительный отряд 1967 года и взгляд через полвека. Виктор Гаврилович Кротов
На обложке: Прага. Слева – староместский орлой. Фото из открытых источников интернета.
Узор из разнообразных нитей
Замысел этой книги возник, когда я нашёл в одной из старых папок свои рукописные заметки, которые вёл во время поездки в Чехословакию в 1967 году, больше полувека назад. Я решил ввести их в компьютер, но попутно обнаружил столько интересного, что решил всё это соединить в нечто единое.
Вспомнил, что ещё до того, как я впервые побывал за границей, меня связывали с Чехословакией некоторые нити и ниточки…
К тому, что упоминалось в записях, добавилось и то, что я смог уточнить сейчас, а тогда не мог, да и как-то не озаботился этим – по молодости лет…
Оказалось, что я побывал в гораздо более интересных местах, чем представлялось, тем более что интересов у меня изрядно прибавилось с двадцатилетнего возраста…
А главное – с тех пор я научился соединять нити и ниточки судьбы в сегодняшний взгляд, позволяющий понимать то, чего раньше даже не замечал.
Здесь я пишу о Чехии, хотя ездили мы, конечно, в Чехословакию. Наш стройотряд базировался в Среднечешском крае, хотя изредка мы выезжали и в другие края, соседние.
Хотелось максимально сохранить содержание и стиль тех заметок, которые я наспех делал в поездке. Но сейчас, работая над книгой, порою приходилось помогать тексту – уже в качестве редактора. К тому же кое-что нужно было дополнять по памяти, а некоторые вещи хотелось прокомментировать уже из сегодняшнего дня.
Думаю, что самостоятельной темой этой книги можно считать также различие возрастных восприятий увиденного и пережитого. Хотя главным героем книги, разумеется, остаётся самобытная страна Чехия, которой я многим обязан.
Раздел 1. Дозаграничное
Судьба Бориса Гиндина,
моего невстреченного дяди
Одна из самых значительных ниточек, и уж точно самая трагическая, протянулась в Чехию ещё от моего родного дяди Бори, которого мне не довелось увидеть.
В 1941 году ему было шестнадцать лет, и они с матерью уехали в эвакуацию. Через два года вернулись, и он поступил в ускоренную школу радиоспециалистов бронетанковых и механизированных войск, находившуюся недалеко от дома. В начале 1945 года вышел оттуда младшим лейтенантом, а в феврале отправился на передовую в составе 649-го отдельного батальона связи 7-го механизированного корпуса.
От часто писал. О праздничных встречах с освобождённым от фашистов населением. О необычных заграничных впечатлениях. О непривычно комфортных квартирах, где офицеры останавливались на ночлег. Последнее письмо от 8 мая кончалось словами «Мне всё интересно…».
После этого дня писем больше не было. На все запросы приходил стандартный ответ: «Пропал без вести». Три месяца в семье то вспыхивали, то угасали надежды на чудо… Лишь в конце лета узнали, что он погиб от пули пленного фашистского офицера, сумевшего утаить у себя пистолет.
Борису Гиндину было восемнадцать с половиной лет. Спустя месяц после его гибели от него пришла посылка. Он боялся, как бы родные не подумали, что вещи в посылке награблены, и приложил к каждой из них кассовый чек. Кроме отрезов на костюмы маме и папе, в посылке были дешёвые бисерные бусики, брошечки, цветные карандаши и красный сарафанчик для семилетней Галки, единственной племянницы Бориса. Четверо племянников постепенно появились уже позже.
Лишь через много лет отцу Бориса, моему деду, Лазарю Борисовичу, который с юности владел языком эсперанто, удалось, переписываясь с чешскими эсперантистами, разыскать с их помощью место, где похоронен Борис. Это оказалась братская могила красноармейцев в чешском городке Гавличкув Брод, недалеко от Йиглавы. Среди прочих там было высечено имя Бориса Гиндина. Но съездить туда Лазарю Борисовичу не удалось. Не выпускали ни в туристическую поездку, ни в командировку – видимо, по национальному признаку, как это нередко практиковалось в советские времена.
Клуб интернациональной дружбы
У нас в школе, как и во многих других, функционировал КИД: Клуб интернациональной дружбы. Наивно было бы думать, что мы обменивались с заграницей визитами (хотя что-то такое бывало в элитных школах). Но ведь существовала ещё и переписка!
В школу то и дело приходили письма из разных стран (большей частью из социалистических, но не только), в которых выражалось желание переписываться с кем-нибудь из московских школьников. Вот эти письма и раздавали членам КИДа. В частности, мне.
Переписывался я с китайцем, вьетнамцем, болгаркой, поляком… Переписывался и с ровесником-чехом, имя которого сейчас уже не установить. Все писали по-русски (как же, братья по соцлагерю!), с разной степенью освоения языка. Надеюсь, наша переписка помогала им совершенствовать свои знания языка. Для меня имело значение само общение с живущими в иных странах. Обменивались фотографиями, открытками… Обычно такая переписка длилась не очень долго. Поначалу хватало иностранной