Игла и нить. Кэри Томас
asis>И вновь, как и сотню лет назад, мрачная музыка колоколов захлестывала Лондон своей грациозностью и неподвижностью, яркой, как свет созревшей в небе полной луны. Несмотря на поздний час, в городе, что она освещала, бурлила жизнь: он был полон огней, машин и людей, которые, казалось, были повсюду, – они неспешно прогуливались или спешно куда-то неслись, работали, пили, танцевали, спали; и никто из них не замечал пронзительного колокольного звона.
Внутри башни звук был поистине оглушительным. Однако женщины не дрогнув сделали шаг вперед, замыкая плотный круг. Их босые ноги не чувствовали холода, а волосы свободно струились по спине. Облаченные в простые мантии, женщины откинули капюшоны, ощущая вибрацию колоколов каждой клеточкой своего тела; ощущая гул и марево города, расположенного внизу; ощущая тишину луны, светившей в окна; ощущая, как внутри их говорит магия. Последний удар колокола, звук, полный необратимости, повис в воздухе.
Полночь. Время пришло.
Они воздели руки к небу.
Когда это случилось, никто из них не вскрикнул – Семерка была созвана не для этого, да и в любом случае на крик у них просто не было времени. И хотя в их распоряжении были бесконечные годы, все произошло слишком быстро…
Оконное стекло разбилось вдребезги. Пролилась первая кровь ночи. Слова были произнесены: непроницаемые и нерушимые. Женщин отбросило назад, и их босые ноги заерзали по полу. Затем они взмыли в воздух: их мантии развевались, а руки и ноги застыли в лунном свете. Все они ощущали одно – пустоту и тщетность от осознания того, что ничего нельзя сделать: мантии обвивались вокруг шеи, пока сами женщины падали в пустоту ночи.
Только когда их тела перестали принадлежать им, они сделали то, что делают все тела: принялись извиваться, дергаться, издавать булькающие звуки и задыхаться – иными словами, медленно умирать.
А там, внизу, Лондон продолжал жить своей жизнью, и только колокола Биг-Бена хранили несвойственное им гробовое молчание.
Радость
В пятнадцать лет
Это был типичный пригород Лондона: расположенные в ряд плотно прилегающие друг к другу жилые дома, высокие и узкие, с суровыми фасадами, аккуратными палисадниками и железными воротами, наглухо закрытыми в столь поздний час. Плотно задернутые шторами окна этих домов светились в темноте, что царила снаружи. В сонной тишине лишь изредка можно было различить далекий шум городских магистралей или тихие шаги припозднившегося соседа, лай собаки, шепот деревьев на ветру… Однако один из домов был молчаливее других.
Тишина.
Почти гробовая и все же никем не замечавшаяся, впрочем, как и сам дом. Проходя мимо, никто не обращал на него внимания. Дом ничем не отличался от остальных домов в округе – идеально ровная гравийная дорожка, крыльцо, чопорно украшенное подвесными корзинами с цветами, и плотно закрытая белая входная дверь, надежно защищавшая обитателей дома от внешнего мира. Снаружи все словно замерло. Казалось, даже слабый ветерок не смеет нарушить эту неподвижность.
И хотя с улицы могло показаться, будто в доме царит мертвая тишина, внутри дома, в гостиной, играло пианино. Его мелодия была столь хрупкой и болезненно красивой, что казалось, будто ее породило само молчание. Мелодия билась в окна, словно раненая птица, однако, не в силах вырваться из своего заточения, возвращалась назад и исчезала в паузах между нотами.
Сидящая в кресле женщина размахивала руками в такт музыке. Рядом с ней на полу сидела девочка. Глаза ее были плотно закрыты, и казалось, будто она зачарована этой странной мелодией. В руках девочка сжимала нить с несколькими узлами – свой науз. Она не могла слушать музыку. Она могла ее слышать, но не могла слушать. Костяшки ее пальцев были белыми как снег.
Мелодия звучала все медленнее, пока одна-единственная нота не повисла в воздухе, словно звон колокола, такой чистый, такой правдивый, полный чувств.
Девочка больше не могла терпеть. Она впустила в себя эту мелодию, на мгновение ослабив свою защиту, вдыхая полной грудью радость, что она дарила. Девочка чуть не задохнулась, когда музыка начала наполнять ее легкие. Она схватилась за горло, глотая ртом воздух, но он был слишком плотным, переполненным музыкой настолько, что девочка начала в нем тонуть.
Женщина в кресле продолжала все так же размахивать в воздухе руками.
Девочка потуже затянула один из узлов на нити. И еще туже. Она пыталась побороть панику, выталкивая музыку из своего тела, из своего разума. Она так крепко затянула узел, что боль в пальцах стала невыносимой. Радость в ее сердце внезапно затихла. Музыка волнами билась о ее защиту, не в силах проникнуть внутрь. Девочка сделала прерывистый вдох…
После секундного облегчения она плотнее зажмурила глаза, сильнее сжала нить в руках и вновь будто окаменела. Мелодия продолжала звучать, но она уже не казалась красивой, это был просто звук, интересная аранжировка воздушных вибраций. Не музыка.
На улице стало совсем темно. Девочка тонула вновь и вновь. В конце