Любовь и утраты. Сергей Кулешов
принялась за уборку. Потом собрала то, что нужно отдать в стирку и в химчистку. Маша тем временем позвонила маме, но когда в трубке послышались упрёки и плач, сказав, что с ней всё в порядке, положила трубку. Чуть позже Анна Петровна и Маша обедали и пили чай. Анна Петровна подумала, что, наверное, Маша хорошая девушка. Примерно так же Маша думала об экономке. День прошёл незаметно и быстро. Анна Петровна ушла, а Маша решила, что и сегодня в Хлебный переулок не пойдёт. А мама, что мама? Поплачет и успокоится. В конце концов, она уже выросла из детсадовского возраста и способна сама решать, как ей быть и что делать.
Ночевать Тимофей не приехал и в своей квартире появился лишь к ночи следующего дня. Застав Машу по-прежнему у себя, он был рад и не рад. Рад, потому что ему было с ней хорошо, а не рад, потому что представлял, как огорчается и переживает Галина Матвеевна и чего только она не передумала за эти дни. Придётся, видно, выслушать ему не один упрёк. Конечно, он спросил, звонила ли Маша маме, и, получив утвердительный ответ, всё-таки решил, что просто обязан позвонить и успокоить Галину Матвеевну. Позвонил. Разговор получился недолгим, сбивчивым и сквозь слёзы. Было и стыдно, и ужасно неловко, но не выталкивать же девчонку за дверь, а уходить она не хотела. На ночь он опять устроился на диване и, когда она попыталась перебраться к нему, твёрдо сказал: либо она уйдёт в спальню, либо он уйдёт ночевать к друзьям. Маша надулась, но послушалась.
Утром, как ни в чём не бывало, Маша была весела и шаловлива. Если бы только не её семнадцать лет, он и сам бы тогда вёл себя по-другому. Но сейчас…
Маша прожила у него весь январь, ни разу не показавшись дома. Галине Матвеевне Тимофей звонил каждый день, докладывал, как и что. Однако Галине Матвеевне этого было мало, она настаивала на визите к нему, но пока он всякий раз находил отговорки. От всего этого у Галины Матвеевны разболелось сердце. Не прошло и недели, как Маша поправилась, она вновь запросилась на каток. Кашель досаждал ей гораздо реже, болезненный румянец щёк постепенно сошёл на нет, и Тимофей согласился. Она хотела на Патриаршие пруды.
– Почему именно туда? Отличный каток и в парке Горького, и в Сокольниках.
– А может, опять повезёт Рину Зелёную встретить.
– Глупышка, мы и так у неё побываем. Мы же приглашены на чай. А пойдём-ка мы лучше сегодня с тобой на Петровку.
– Разве там есть каток?
– Ещё какой! До революции это был самый модный каток в Москве. Там собиралась избранная публика. Правда, тогда каток принадлежал некому Лазаревичу, и туда не каждый мог войти.
– Он что, был собственностью этого Лазаревича?
– Был, до семнадцатого года.
– И где же этот каток? Я никогда не слышала о нём.
– Это, Машенька, на Петровке, во дворах. Мало кто из москвичей знает этот каток, разве что коренные, и то живущие в центре. Но там хорошо.
– Пойдём! Пойдём! Пойдём! – весело запрыгала она вокруг него, хлопая совсем по-детски в ладоши.
После обеда они отправились на каток. Уходя из дома, Тимофей спросил:
– Анна Петровна, я не слишком вас нагрузил