Киномысль русского зарубежья (1918–1931). Коллектив авторов
облика и, главное, не играйте!
Этот совет для кинематографа весьма мудр. Требование – вполне естественно.
«Играть» – значит устанавливать некоторое логическое построение. Играть всегда значит связывать некую последовательную цепь из отдельных сценических звеньев.
Но в кинематографе никакой логики нет! Ну, просто абсолютно никакой!
В театре живет логическая или психологическая последовательность. Кинематографический автор весь свой гений устремляет на создание совершенно невероятной неожиданности, и, например, Чаплин заставляет великана взяться за фонарный столб, согнуть его, вставить голову в самый фонарь и, открыв газовый кран, обязывает бедного великана задохнуться и упасть.
В передаче чаплинских фильмов везде присутствует нежданное и бьющее «вдруг».
Вдруг начинается бегство. Вдруг герой падает в уголь. Вдруг гибнет героиня. Вдруг при падении оказывается шприц с морфием. Вдруг нападают хулиганы. Вдруг Чаплин оказывается в Армии спасения. Вдруг он выскальзывает между ног великана. Вдруг – в другой раз – он поднимается на воздух, и уже великан вдруг сам пролетает между ног Чаплина. Вдруг огромного, сильного тяжеловеса Чаплин, маленький и кроткий, ухитряется победить.
«Вдруг», «Вдруг», «Вдруг»! Везде, всегда и повсюду это «вдруг»!
Важна не последовательность, а внезапность. Важна нелогичность. В особенности драгоценна неестественность.
Чаплина называют, не обинуясь, «гениальным».
Но если он достиг мировой известности, звания короля экрана, почета, оказываемого ему, как первому, незаменимому и единственному руководителю кинематографа, если о нем с восхищенным признанием отзывается сам Макс Линдер, то все это принесено единственно и всецело упорным и планомерным осуществлением одной идеи.
Эта идея – неестественность.
Ради нее он положил необычайное количество труда, упорства, размышлений и опыта. Достаточно сказать, что ему для создания фильма в 600–800 метров требуется от 6000 до 10 000 метров кинематографической пленки!
Так он трудолюбив и настойчив в преследовании своей цели. Так много ему приходится работать на эту неестественность.
Об этом с великой уважительностью говорится и в книжке:
– После долгих лет практики и опыта найден, наконец, специальный неестественный способ игры, который годен только для кинематографической съемки, ни в каком случае не могущий быть применяем в театре.
Но в том-то и дело, что неестественность, оскорбительная в театре, в живописи, в литературе, очень могущественна, действительна, радостна в кинематографе.
Здесь она какая-то другая, «неестественная естественность» или, быть может, очень «естественная неестественность».
В конце концов, вывод тот же.
Кинематограф существует сам по себе. Он – не живопись, не литература, не театр, не архитектура и, разумеется, ни в каких отношениях не стоит к музыке!
Кинематограф – движение.
Кинематограф – механизация.
Кинематограф – трюк.
Кинематограф