Избранное. Алексей Решетов
section>
Слово о поэте
Много в этом сборнике стихотворений о себе, о поэзии, об ощущении прожитых лет, их тяжести и прелести, и много-много нежно-неповторимого, по-решетовски проникновенно пропетого о женщине, о любви, что и являлось всегда первостепенным «продуктом» поэзии. А «ударных» стихов, с лихими запевами и зазвонистыми концовками в этой книжке не ищите.
Тот, кто вечной славы ищет,
Возомнив, что он пророк,
Не посмеет, не освищет
Наших выстраданных строк.
Закрываю сборник «Не плачьте обо мне», а в сердце моём звучит музыка капели и в каждой капле – зёрнышко солнца, семя небес, земная пылинка, крупинка сломанного луча от мерцающих звёзд. И трепещет, трепещет в груди ожидание уединённо-радостного звука падающей капли, этого, по-русски певучего, складного слова.
На душе сладостно и печально.
Алексей Решетов был представителем совершенно особого поколения: с ним и доживали и выдыхались две великие российские культуры – дворянская, ведомая идеалами чести («Мой долг – служить Отечеству»), и крестьянская, естественно включенная в природный круговорот (землю надо любить); и именно они, эти отцы и дети, спасли нашу культуру и память после – тогда говорили именно так – Великой Октябрьской Социалистической революции и Великой Отечественной войны. <…>
<…> он показал нам, что единственный способ жить – это быть самим собой, иначе не стоит и начинать. Жить самостоятельно трудно всегда, безупречная самостоятельность – редкость, удел посвященных, тайна. Но в те годы, когда он становился известным поэтом, это было особенно трудно по многим весьма уважительным причинам. И главная – вовсе не лагерный режим страны, как утверждают задним числом.
Главная, пожалуй, то, что небывалый, невероятный успех поэзии в оттепельные времена (поэты действительно собирали стадионы и действительно были национальными героями) вызвал к жизни особый образ поэта, особый стиль жизни, который нравился, приветствовался как современный, свободный и желанный. После страшной войны, послевоенной нищеты и железного аскетизма пятидесятых этот – новый – стиль казался исполненным жизни и блеска. Все читали стихи, все писали стихи и были уверены, что поэт должен быть таким, как Евтушенко, – высоким, нарядным, столичным, звездным, с широким жестом и мальчишеской улыбкой… <…> Все любили Хемингуэя, пели про Париж, все куда-то спешили, летели, ехали – коли не в Париж, так на Сахалин или на Колыму, на коктебельские пляжи или на Рижское взморье… А Решетов: «От кирпичного завода на кожевенный завод…» Тогда лихо цитировали: «Постель была расстелена, и ты была растеряна…», а он писал: «Я встреч с тобой боюсь, а не разлук». <…>
Он обладал достоинствами столь редкими и столь высокого ранга, что их – за редкостью – мало замечают и ценят. Он никогда не требовал особого к себе отношения, не унижался до сведения счетов, не обижался на время, родину и народ, понимал, что за отрицанием почти всегда стоит невежество, не кичился ни своим даром, ни своими утратами, говорил то, что думал, делал так, как говорил… То, что со стороны такое поведение выглядело скорей слабостью, чем силой, мало его волновало: человек на все времена – всегда человек не ко времени. <…>
На свете чрезвычайно мало людей, способных любить землю так страстно, нежно, неизбывно и счастливо, как Алексей Решетов. Существует естественная и совершенно искренняя привязанность человека к родному краю, существует связанная с надеждой на исцеление вера в спасительную силу природы, но редкие люди могут любить землю как живое существо, тосковать и болеть без нее и умирать в разлуке с нею. Это не тема природы и не пейзажная лирика, это главная любовь в жизни, это обо всем, и она же – любовь к матери, к женщине, она же преданность делу, только потому, что дело – тоже любовь и служение земле. <…>
На Урале А. Решетова любили всегда, переписывали его стихи и берегли изданные в Перми (по месту жительства) его книжки. На Урале к славе относятся строго. Никто не замечает, что все высокие и пышные слова об Урале («ровесник древней нашей славы и славы нынешней творец», «геологический рай» и т. д.) сказаны людьми не здешними. Здесь говорят не «драгоценный камень», но «камень», следовательно, не «великий поэт», но ПОЭТ. Или еще строже: Решетов.
Поэзия живет в настоящем времени. То есть всегда, то есть сейчас.
Лежу на больничной постели,
Мне снится рябиновый сад.
Листочки уже облетели,
А красные гроздья – висят.
И мать говорит мне:
«Мой мальчик,
Запомни, когда я уйду,
Что жизнь наша горче и ярче,
Чем ягоды в этом саду».
Он и сам не знал, как это делается: он слушал и говорил. И его зов: «я буду кормить тебя ивовым медом и хлебом пшеничным…», не имеющий никаких шансов быть услышанным, полон любви и нежности и живет над нами,