Побег из Вечности. Саша Южный
изнь. И тогда вместо действительности ты день за днем проживаешь некую невоплотившуюся реальность. Эта история отчасти об этом.
Мою судьбу определили две женщины. Каждая из них мелькнула в ней коротким ослепительным мигом. Одна родила меня, подарив жизнь, другая перевернула ее с ног на голову. Я не знал имен ни той, ни другой, но всегда мечтал найти их обеих.
Стоял тихий вечер. Над заправкой в синеве неба загорелась первая звезда. Топливо с шипением вливалось в бак новенького турбодизеля «Нисан-Навара», в сто семьдесят четыре лошадиных силы, когда слева от меня, возле третьей колонки, медленно возник красный силуэт «Мазды-Кабуры».
Кабура в переводе с японского «поющая стрела», возвещающая о начале атаки. Я удивленно застыл, разглядывая откровенно вызывающе выглядевшую машину, – расширенные колесные арки, напоминающие клыки, фары и прозрачное декольте на капоте, обнажающее двигатель.
Тонированное стекло в окне медленно сползло вниз, и я увидел красивое юное лицо, оно было под стать машине – редкое, нездешнее, совсем не столичного шаблона. Длинная темно-каштановая челка до самых бровей и глаза цвета молодой травы. Говорят, увидев прекрасное, человек теряется. Что-то подобное случилось и со мной.
Лицо девушки в машине светилось тонкой улыбкой, отражая комичность момента. Конечно, я выглядел смешно: обалдевший парнишка с заправочным пистолетом в руке и торчащими в стороны ушами. Я смотрел на нее открыто, как ребенок. Между нами лежал континент, но я продолжал смотреть так, словно это был лик истины или по крайней мере ее маска, из-под которой она разглядывает нас. Наверное, из-за таких лиц и стоило жить, чтобы они были рядом, или даже из-за мгновений, на которые они внезапно появляются возле тебя. Потому что тогда над серой лентой твоей жизни словно вспыхивает фонарь, и действительность вокруг начинает высвечиваться совсем иными образами, нежели эта проклятая лента.
– Молодой человек, вы не заправите мою машину? – произнесла девушка. В ее голосе звучала легкая ирония.
И я, очнувшись, прекратил заливать топливо в «нисан», взял из рук водителя деньги, машинально сунул их в карман и произнес:
– Вам сколько?
– Полный бак.
Я кивнул и вставил пистолет в бензобак ее машины. Пока лилось топливо, я делал непроницаемое лицо и тщетно старался смотреть лишь на счетчик, отматывающий литры и рубли. Но неодолимая сила поворачивала мою голову в сторону незнакомки. В конце концов я снова встретился с ней взглядом и тут же отвел его в сторону. Мне казалось, для того чтобы иметь право смотреть на такие лица, нужно обладать особым пропуском или по крайней мере сидеть за рулем «бентли».
Мой взгляд скользнул по окнам заправки и наткнулся на постную физиономию старшего смены, Гриши. Он тоже украдкой рассматривал девушку. Гриша был моим прямым начальником, но в данной иерархии эта должность делала его ближе к незнакомке в «мазде» не более чем на шаг, что в сравнении с километрами шоссе Канны – Антиб, эшелонами цистерн с нефтью, квадратными метрами особняков где-то в Монако или Майами и длинными цепочками нулей в банковских счетах являлось сущим пустяком.
Я еще раз покосился на Гришу и повесил пистолет – бак был полон. Узкая загорелая ладошка протянула через окошко деньги. Девушка улыбнулась на прощание и уехала, а я еще долго смотрел ей вслед, держа в руках деньги и наблюдая, как в вечерних сумерках растворяется ее «Мазда-Кабура». Это был тот самый редкий момент, когда хочется, чтобы время остановилось. Мне казалось, что это и есть Та девушка, с которой только раз сводит тебя судьба. Никогда в жизни я не испытывал подобного. Но разве мог хоть чем-то удержать рядом с собой такую красоту человек с просроченной московской регистрацией и жалким жалованьем работника заправки. С таким активом было невозможно соблазнить даже продавщицу цветов с соседнего рынка. Москва!
Кто-то когда-то сравнил подобных женщин с прекрасными островами, которые иногда проплывают мимо. Но ты никогда не готов к таким моментам.
Я стоял, глядя в сумерки, поглотившие «Мазду-Кабуру», пока не подъехала следующая машина.
Меня сменяли в одиннадцать вечера, и я шел пешком пять кварталов до дома, где снимал квартиру. На нее уходило две трети моей зарплаты. Но я сознательно шел на такие траты, поскольку прежде никогда в жизни не жил один. Я был детдомовским и вплоть до демобилизации не имел личного пространства, которое принадлежало бы только мне. В казармах, детдомовских спальнях и общежитиях, где я жил, размещались как минимум четыре человека.
Квартирка была убогой. Из мебели только старая панцирная кровать, стул и стол на кухне, но, засыпая здесь в первую ночь, под невнятные звуки вальса, лившиеся из допотопного репродуктора, оставшегося, наверное, еще с советских времен, я блаженствовал. Меня не удручало отсутствие холодильника, телевизора и прочей ерунды. Я блаженствовал только лишь от одного сознания, что нахожусь один на этих тридцати двух метрах жилого пространства. Это уже потом пустота и одиночество стали тяготить меня.
Улицы пустели, и на Москву спускалась прохлада, но воздух