Развод по любви. Натали Лавру
ня, тыкал лицом в грязный сугроб и знатно попортил мне репутацию.
Только с тех пор прошло два с лишним года, и мы уже не школьники. Я – первокурсница в педагогическом университете, а Маркелов… он такой же неудачник, как ваша покорная рассказчица. Ибо из техникума и из дома его выгнали, а одним успехом у баб сыт не будешь.
Как этот кобелина драный оказался в моей постели, я и сама толком не помню. Вроде бы я шла с работы, мне поплохело, а он мимокрокодил… В общем, меня довели до дома, потом надавили на жалость, якобы бедному красавчику некуда пойти, мир несправедлив и тому подобное.
В маленькой квартирке-студии, где я жила с недавних пор, был только один диван. Как-то я не подумала об этом, когда соглашалась впустить страдальца к себе. Видимо, голова после вечерней смены в кафе совсем не варила.
Ах, какая же я дура, что сжалилась над Маркеловым! Он оттаял с улицы, освоился у меня дома… и активизировался, гад! Всю ночь не давал спать. Теперь мне белый свет не мил.
Тут ещё в дверь звонят. Дружок, мой верный гигант-пёс, громким «Вуф! Вуф!» возвестил о том, что нелёгкая принесла кого-то по мою душу. С самого-то утра…
– В дверь звонят… – сонно простонал Герман.
Спасибо, кэп.
– Ты мне всю ночь спать не давал, так что сам иди и открывай, – тоже сонно, но вдобавок сердито ответила я.
Маркелов не пошёл.
А раз гора не идёт к Магомеду, Магомед сам пойдёт к горе.
У того, кто звонил в дверь, были ключи. И Дружка моего этот кто-то не боялся.
Нелёгкая принесла Костю.
Я даже голову от подушки оторвать не успела, как Маркелова схватили за блондинистые патлы, сбросили с дивана на пол и съездили ему по морде.
М-да, похоже, у него и утро, и ночь выдались ещё кошмарнее, чем у меня.
– Твою ж мать! Да что ж такое… – заскулил Маркелов и обратился ко мне с претензией: – Ты же говорила, что у тебя нет мужа?
– А его и нет, – ответила я, разглядывая своим максимально безмятежным взглядом того, кого нет.
– А это кто тогда? – всё ещё хныча от боли, вопрошал Маркелов. – Бабушка Зина?
– Ага. Вернулась из магазина… – в рифму продолжила я.
Всё-таки отважный чел этот Маркелов. Приставать ко мне ночью, не побоявшись Дружка. Обозвать Костю бабушкой Зиной… Была б я наивной девочкой-припевочкой, млела бы от его шуточек и фотку его на иконостас поставила, чтоб молиться перед сном. Ну, или на заставку телефона, это сейчас модно.
Но уж кто-кто, а я прошла охрененно тернистый путь от бродяжки-форточницы до жены чинуши из правительства, так что наивность – это не про меня.
Я перевернулась на спину и отрешённым взглядом уставилась в потолок. Мне всё до лампочки и выше.
– Наташа! – послышалось строгое. – Что здесь делает этот… – Костя запнулся, не стал озвучивать, кем считает Маркелова. – И почему на диване кровь?
– Тебе какое дело? – фыркнула я. – Ты, козёл, меня бросил, так что топай отсюда, а я сама разберусь, – тут я вспомнила, что было ночью, и захохотала в голос.
– Что смешного? – крайне озадаченно спросил Костя.
– У-у-у, не могу… – я свернулась в клубок и стукала себя кулаком по колену.
– Ничего смешного! – обиженно простонал Маркелов. Он по-прежнему кособоко, на одном полупопии, сидел на полу и боялся пошевелиться, потому что Дружок плотоядно смотрел на него и скалился.
– Наташа, ты объяснишь мне, что здесь происходит? – снова Костя со своими выяснениями.
– Этот дебил попытался пристать ко мне ночью и получил от меня по яйцам. А Дружок ему задницу прокусил… – задыхаясь от смеха, ответила я.
– Лучше б я на улице остался ночевать, чем с тобой и твоим живоглотом, – пожаловался Маркелов.
– Я тебя, дерьмо собачье, из жалости приютила. Если ты ещё хоть раз в жизни пристанешь ко мне, я тебя вообще оскоплю и на завтрак твои же причиндалы пожарю! Понял меня? – от души пригрозила я.
Костя посмотрел на Маркелова так, будто снова вот-вот набросится с кулаками.
Герман выставил ладонь вперёд, как бы показывая, что не надо его бить.
– Ты-ы это… мужик, не кипятись. Не было ничего у нас. Я для приличия только приставал. Она сказала, что вы это… расстались. Откуда ж мне было знать, что она… такая, – какая такая, он уточнять не стал.
Я-таки оторвала голову от подушки. Перед глазами всё поплыло. Шею словно дубасили скалками всю ночь, даже поворачивать больно. Спина будто не своя. Последствия роковой травмы, чтоб её… И, главное, сколько будет продолжаться это испытание болью – неясно. Если до конца жизни, то лучше застрелиться.
– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались… – саркастически пропела я. – А теперь выметайтесь оба. Слишком большая концентрация козлов на меня одну.
Маркелов неудобно пошевелился и застонал. От боли у него прошибло слезу.
Ну и как его отпустить в жестокий мир, такого умирающего? Эх, почему-то