Имитация. Георгий Чернов
но остановить его было уже нереально. С видом, будто что-то мне доказывает, он продолжал дискуссию с тенью – пусть этот бес и чует страх, но равнодушие учуять не может совершенно.
– Вот, скажем, вчера, – не успокаивался он, а глаза его, казалось, стали светиться еще ярче даже сквозь зеркальные очки, – я ходил в театр. Там была девушка, на сцене – просто прелесть! Чудесно выглядела, чудесно играла. Я чувствовал от нее такую энергию, которой никогда еще в театре не ощущал. Но в то же время я чувствовал ее страх. Соблазняющий, тонкий, ароматный страх, но откуда он в ней? Страх людей, сцены, – ты представляешь? – страх перед людьми, что сидели в зале. Десять с половиной человек сидели в зале, и она все равно боялась. А она ведь уже два года в театре!
– Дай угадаю: ты ее сожрал.
– Нет. Просто трахнул. Ей повезло, что я был не голоден. Но все сугубо с обоюдного согласия, прошу заметить. Я же не животное какое-нибудь, – тут он резко повернулся ко мне с видом, будто я сбил его с какой-то важной мысли. – Но суть-то не в этом! А в том, что это самое прекрасное в вас, людях. А какой чудесный от нее был запах! Прекрасная женщина. Кстати о запахе, чем это пасет?
Кирилл вдруг начал принюхиваться, водя носом то в одну часть салона, то в другую, пока наконец не наткнулся им на панель приборов. Он поднял бумажный пакет, лежавший на ней, и, развернув, увидел мою вчерашнюю шаурму.
– Ты там, вроде, есть хотел? – выпалил бес со всей свойственной ему ехидностью, а затем сунул мне эту шаурму в лицо, чуть не измазав меня в прокисшем соусе.
– Убери это дерьмо! Выброси его уже.
– Куда?
– В окно.
– Вообще, это административное правонарушение, но так и быть. Слишком ты чувствительный сегодня, – подытожил, наконец, Кирилл и выбросил шаурму в открытое окошко, на миг впустившее в себя весь шум сегодняшнего дождливого дня. Когда окно наконец закрылось, салон заполнился тихой инструментальной мелодией, влекшей меня в бездну моих размышлений на фоне постепенно кончавшегося индустриального пейзажа.
VII
За чертой города, когда скрылись уже из вида громадные бетонные монолиты, дождь не шел так злостно, а лишь вяло постукивал по крыше. Даже дворники, скрипевшие до этого в такт музыке с радио, можно было сделать медленнее. Из-за горизонта выплывали поля, фермы, леса и косые остановки, оставленные здесь неизвестно кем и неизвестно для кого, а за горизонт тянулось бесконечно пасмурное небо, тяжелое и густое, как крепкий кофе.
В какой-то момент, по мере того как радио все больше начинало скрипеть и шуршать, новенький черный асфальт начал сменяться рыхлыми развалинами, а вскоре и вообще потрескивающим под протекторами шин песком. Мы завернули на проселочную дорогу, где нас скрыли сперва огромные ели, высаженные вдоль проезжей части, а затем высокие желто-зеленые поля подсолнухов. Вдали можно было уже заметить трухлявые крыши старых домов, в которых, казалось, жизнь когда-то давно просто взяла и остановилась, а где-то