Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры. Владимир Айзенштадт
причине: он сомневался во взаимности своего чувства.
Всего ужаснее! Я видел, я читал
В твоем молчании, в прерывном разговоре,
В твоем унылом взоре,
В сей тайной горести потупленных очей,
В улыбке и в самой веселости твоей
Следы сердечного терзанья… [т. 1, с. 407].
Свадьба не состоялась. С ее стороны была лишь покорность чужой воле. Батюшков это понял.
В 1815 году Анна Федоровна покинула Петербург по требованию своего отца, который нуждался в ее помощи для воспитания своих детей от другого брака. «Вызов этот был неожиданным ударом для матушки моей, привязавшейся всею душою к Елизавете Марковне, – пишет ее сын. – А. Н. Оленин сказал ей, что она может не ехать в Дерпт, если согласится выйти замуж за человека, давно уже просящего руки ее, что он не решился до сих пор говорить ей о нем, будучи заранее уверен в отказе ее, но что теперь обязан ей объявить, что претендент этот – Николай Иванович Гнедич. Этого матушка никак не ожидала: она привыкла смотреть на Гнедича (уже далеко не молодого человека) с почтением, уважая его ум и сердце, наконец, с признательностью за влияние его на развитие ее способностей, ибо почти ежедневно беседовала с ним и слушала наставления его, – одним словом, она любила его, как ученицы привязываются к своим наставникам. Но тут же появилось несчастное чувство сожаления, и она просила А. Н. <Оленина> дать ей несколько дней для размышления. Кончилось тем, что она, конечно, другими глазами смотря на Гнедича, стала замечать в нем недостатки, например, не имевшую дотоле для нее никакого значения наружность…»[33].
Анна Фурман жила с отцом и сводной сестрой сначала в Дерпте, затем в Ревеле, где в 1821 году вышла замуж. В 1826 году у нее родился сын Федор – в будущем блестящий петербургский чиновник, статс-секретарь императрицы и любитель литературы, чьими воспоминаниями мы и пользуемся. После смерти мужа, простудившегося во время наводнения 1827 года, Анна принуждена была работать. Она стала главной надзирательницей, а затем директрисой Сиротского института. В этой работе она нашла свое призвание.
Вернемся к К. Н. Батюшкову. Первоначально Константин Николаевич рассматривал свою прозу как необходимость, так как для того, чтобы писать хорошо в стихах, писать разнообразно, хорошим слогом, с чувствами, надо много писать прозой, но не для публики, а записывать просто для себя. Он считал, что этот способ ему удавался: рано или поздно написанное в прозе было полезно.
Свою мечту о выпуске тома прозы Батюшков высказал в письме П. А. Вяземскому 23 июня 1817 года: «Скажи по совести, какова моя проза, можно ли читать ее? Если просвещенные люди скажут: это приятная книга, и слог красив, то я запрыгаю от радости. Сам знаю, что есть ошибки против языка, слабости, повторения и что-то ученическое и детское: знаю и уверен в этом, но знаю и то, что если меня немного окуражит одобрение знатоков, то я со временем сделаю лучше» [т. 2, с. 446].
Как мы уже говорили, очень большое значение для Батюшкова имела его дружба с А. Н. Олениным. Еще в 1808 году, высылая Батюшкову золотую медаль за службу в земском войске, Оленин писал: «Вчера встретил твоего
Воспоминания Федора Адольфовича Оома. С. 9.