Московит. Игра на выживание. Антон Скрипец
тдать должное ее сноровке и, видимо, горькому жизненному опыту, быстро в изменившихся обстоятельствах сориентировалась – тонко привзвизгнув, поджала хвост и бурой тенью метнулась к ближайшему плетню. Забилась где-то в траве, чуть перевела дух и снова запустила свою хриплую лающую шарманку.
– Даже курицы одной не оставили! – сплюнул из-под пышной мочалки усов под ноги Стась.
Судя по глубокой колее, оставленной несколькими возами, да изрядно вытоптанной копытами траве по обе стороны проселочной дороги, двинули хуторяне в лес. Конечно, догнать их ничего не стоило. По такому-то следу. Да только смысл гонять добрых боевых коней за какими-то оборванцами. Чего с них взять? Разве что посечь схизматиков нагайками. Так это всегда успеется – мало их, что ли, в Литве?
К тому же, как ни крути, союзники. Хутор-то его обитатели покинули наверняка не из-за их отряда. Московитов ждали. Те упорно давили Смоленск уже третий год, всякий раз нависая над его стенами огромной ратью и опустошая ради ее прокорма все окрестные земли. Но за это время хуторяне научились угадывать приближение разгонных отрядов. Тут же грузили все пожитки на телеги – и бежали. Наверняка загодя выкопав на такой случай в лесу землянки.
– Да с чего бы им ее оставлять?
Пузатый десятник Гловач, по своему обыкновению, правил оселком любимый кинжал. Он развалился на крыльце опустевшей крестьянской халупы, лениво щуря глаза, втиснутые между пухлыми щеками и тяжелыми веками.
– Так мы ж, ежели чего, на их стороне. – Стась заметил на полах жупана непонятно как налипший белый пух и остервенело принялся его стряхивать. Зная его не особенно терпеливый характер, ротмистр искренне ждал, когда же, не добившись на этом поприще успеха, тупой медведь выхватит тесак и начнет полосовать перья им.
– А им какая разница, кто сожрет их кур – ты или московит? Новак. Этот даже с коня слезать не стал. Так и торчал в седле, августейше поводя взглядом то ли поверх соломенных крыш, то ли вообще поверх всего, что его окружало. Включая боевых побратимов. Впрочем, ротмистр, хоть и был тут главным по званию, сильно сомневался, что этот франт может кого-то из них назвать таким словом. Один расшитый золотыми нитями кушак Новака стоил дороже обоих пистолей Торунского. И хотя был он обычным воякой, даже не десятником, кошель его никогда не казал дна. В основном потому, ходили слухи, что приходился незаконным отпрыском одному из магнатов. Польских чи литовских – бог знает.
В любом случае ротмистр с высокомерной образиной был согласен. Пусть даже никогда вслух бы в том не признался. Он знал каждого из своих людей и мог предположить, что, останься крестьяне дома, наверняка подверглись бы экспроприации части своего имущества «на нужды союзных войск». И интерес этих войск наверняка бы коснулся не только съестных припасов, но и того, что находилось под подолом местных баб. На все это Торунский, как правило, смотрел сквозь пальцы. Особенно когда дело доходило до интереса добрых католиков к жалким пожиткам православных схизматиков. Коих в Литве обитало гораздо больше, чем, откровенно говоря, можно было стерпеть.
В любом случае здесь их ничего больше не держало. Они выслеживали некий московский обоз. Его нужно было разбить и увезти из него самое ценное. И если в опустевшем хуторе не нашлось и следов таинственного каравана, следовало поискать их в другом месте. Встретившись глазами с Гловачем, Торунский едва заметно кивнул. Десятник, будто только этого знака и ждал, с кряхтеньем воздел себя на ноги, сунул кинжал в ножны, а точильный камень – в притороченную к седлу суму. Кашлянул, огляделся, гаркнул:
– По коням!
Именно после этих его слов на них навалились все последующие неприятности. Ни дать ни взять решили, будто команда эта касается именно их.
Откуда взялись эти двое – поди знай. То, что на всех въездах-выездах из хуторка расставлены его караульные, ротмистр знал совершенно точно.
Тем не менее эта парочка преспокойно вышла из-за угла крестьянской хибарки и без всяких сомнений направилась прямо к польскому разъезду. Что вообще-то было странно, учитывая их наряд, в котором легко угадывались особенности московской воинской зброи. Причем выглядела она так, будто до сего дня никто никогда ее на себя не напяливал. Одинаковые железные пластины укрепляли толстый кожаный куяк, из-под рукавов, доходивших до сгиба локтя, выпрастовывалась, искрясь на солнце, тонкой работы кольчуга, половинки наручей стянуты друг с другом не успевшими пожухнуть от постоянного использования ремнями. Даже шишаки с поднятой стрелкой и толстого плетения бармицей – одинаковые. Разве что размеры разнятся.
– Здравы будьте, бояре!
Выйдя на середину двора, гаркнул, растянув губы в неестественно дружелюбной улыбке, более низкий и сухопарый московит. Лицо его так и лоснилось жеманной красотой, а чистоте и ухоженности перехваченных красноватой тесемкой волос позавидовала бы всякая панночка.
– Это где ж ты, скоморох, бояр увидел? Ни литвинов, ни москалей тута нема. Сапоги сам сымешь аль с покойника стягивать?
Стась умел смотреть в корень проблемы. Который, впрочем, в его случае всегда лежал на поверхности. Хочется