Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века. Антология

      Осень ранняя настала,

      Смех принесла и веселье.

      Ну же отворяй ворота сада

      В печальное новоселье!

      Отведи меня, о, золотая,

      Юношеской бегущей тропой,

      Чтобы вновь сказать «здравствуй»

      Умирающему великолепью;

      Чтобы странствовать вновь

      Между сумерками и ночью.

      Шелестит листва устало,

      Вздрагивая на пороге смерти

      И предчувствует в листопаде,

      Как приближаются беды.

      Твои тоскующие мечты и грёзы

      В скудный солнечный день

      Стремятся к поникшим розам,

      Умирающим у живой ограды.

      Страда моей жизни на Елеонской горе:

      В сиянии сумеречном

      Вы взирали на меня зачастую

      С робостью и сомнением.

      Рыдая взывал я: ничто не тщетно.

      Моё младое бытие,

      Что от жалоб моих устало,

      Отныне вверяется лишь ангелу милости.

      Серебристый свет ускользает к морю,

      к дальнему тёмному побережью.

      В летней истоме, в сырости вечера

      сады утопают в неброском любовном слове «ночь».

      Всё ещё улавливаются внутренними двориками

      слабые выкрики птиц

      на крышах старинных башен

      в белом сиянии луны.

      То, что создало меня светлым летним днём,

      и покоится ныне, отягощая смыслом бредовым,

      как дерево под тяжестью плодов,

      оно из вечности произросло —

      это чувство лёгкое в бесцветной пустыне —

      величавое простодушие.

      Отважными усилиями избегал я близости Бога,

      влачился на ощупь сквозь ночь и нужду,

      не помня себя, позабыв о сиянии звёзд,

      прижимался к белым, мокрым росным берёзам

      горячечным лбом —

      и, напуганное мною,

      вздрогнуло древо,

      и небеса прогремели…

      Взяла меня оторопь:

      «О, берёза над озером!

      Уж никогда душа моя,

      чуждающаяся Бога,

      подобная плавающей кувшинке,

      что едва ли смогла устоять пред упоением

      бушующих волн,

      не станет увиваться

      за шелестом листьев твоих!»

      Я люблю тот вечерний час,

      когда серебристый свет луны в моем окне

      струится, и меня чаруют гномы, эльфы,

      водяные и призраки в пыльных струях.

      О волчке, об обруче, о шашках,

      о школе для малышей, о первом гусином пере

      я предаюсь мечтам давно —

      возвращаюсь медленно

      дорогой ранней, еще безлюдной,

      ищу то счастье детское,

      ищу те радости мальчишеские…

      Порывом ветра резким я вырван

      из видений отроческой страны, и призраки исчезли.

      Там, на стене я вижу, как хилый луч луны

      скользит по черепу.

      Усталая, тусклая зима,

      неужели ты утратила солнце?

      Блуждаешь в полях, изрытых

      болезненными бороздами,

      всхлипываешь, вздрагиваешь…

      Могильщик с киркой, ты,

      коль одолеешь безмолвный лес,

      призови свинцовую, серую мглу,

      чтобы она поднялась из долин

      и окутала хладом свет и жизнь,

      будто предсмертным саваном.

      О, зимняя пора! Тяжким дыханием

      ты не тронула лишь один цветок…

      Грезится в сиянии звёздном —

      о, тоска по розам далёким!

      Знаешь ли ты о часах, что медленно идут,

      подобно