Лексическая семантика. Культурно-исторический подход. Владимир Глебкин
от представлений о не связанном с наблюдателем, существующем по вечным и неизменным законам мире, в признании необходимости включать наблюдателя и измерительную процедуру в теоретическую модель. Позднее в космологии значимость позиции наблюдателя выражается в так называемом антропном принципе, довольно размытом по формулировке, но крайне показательном методологически: невозможно говорить о вселенной вне человека, который взаимодействует с ней, задавая точку отсчета и базовую систему координат[1].
В социальных и гуманитарных науках аналогом названных субъектно ориентированных установок стало введенное Максом Вебером понятие «идеального типа», рассматриваемое им как ключевой инструмент для проведения конкретных исследований (Вебер 1995а (1904)). Методологический императив Вебера, как, впрочем, и антропный принцип, развивает положения кантовских антиномий: научные категории, такие как капитализм, эпоха Возрождения, протестантизм, представляют собой не факты объективной реальности, а инструменты для ее описания; каждый из этих инструментов несет на себе печать профессиональных интересов, мировоззренческих пристрастий, ценностных установок использующего его исследователя. Другими словами, взгляд исследователя на изучаемую реальность субъективен, и эта субъективность является не досадной помехой, которую можно устранить при корректной работе, а необходимым предварительным условием исследования. По Веберу, важно осознавать ограниченность используемых категорий и, работая в рамках этих ограничений, добиваться внутренней непротиворечивости и отчетливости категориальной структуры.
Определенной параллелью к результатам Вебера стали работы постпозитивистов: Карла Поппера, Томаса Куна, Имре Лакатоса (Popper 1962; Кун 1977 (1962); Лакатос 1995 (1968)). Их эпистемологический итог выразился в опровержении классической схемы эволюции научной теории, в которой ключевую роль играет экспериментальное подтверждение или опровержение теоретических предсказаний. Исследования постпозитивистов показали, что в действительности никакой эксперимент не может не только доказать, но и опровергнуть теорию из-за наличия ряда граничных условий, дающих теории пути для отступления, и что реальный процесс смены теорий, или, точнее, говоря языком Куна, смены научных парадигм, оказывается гораздо более сложным. Определяющую роль в этом процессе играет устоявшаяся позиция научного сообщества, опирающегося на сложную систему критериев и оценок, часто носящих иррациональный характер.
Еще один важный вектор в эпистемологии прошлого столетия задает идея развития, выраженная в целом ряде философских и психологических школ (например, в школе культурно-исторической психологии, генетической эпистемологии Ж. Пиаже, в эволюционной теории познания (Кезин 2006)). Представление о знании, мышлении, восприятии мира как эволюционирующих системах, формирующихся в процессе взаимодействия человека с окружающими его природной и социокультурной средами, оказывается определяющим для этого направления и выступает как одна из эпистемологических доминант для науки XX века в целом.
На этом фоне поиск целым рядом ведущих лингвистов (Н. Хомским, А. Вежбицкой и др.) мировоззренческих оснований своих теорий в философском рационализме XVII века и предлагаемые ими «изоляционистские» модели описания языка выглядят странным анахронизмом. Вопрос об уникальности сложившейся ситуации и ее причинах крайне интересен для истории науки и требует отдельного исследования. Можно привести весомые аргументы в пользу того, что указанный процесс отражает не казус, а одну из тенденций эволюции науки (развитие вычислительной техники и связанных с ней новых областей математики, бурное обсуждение проблемы искусственного интеллекта сделали обращение к философскому опыту XVII века весьма продуктивным). Мне хотелось бы, однако, обратить внимание на другое: несмотря на различие в начальных точках, направление мировоззренческой эволюции лингвистических теорий со второй половины XX по первое десятилетие XXI века вписывается в заданные квантовой теорией методологические рамки. В лингвистике этого периода отчетливо выделяются три базовые парадигмы (по Куну), которые можно условно обозначить как изоляционистскую, антропоцентричную и социокультурную. Хотя все они, а также разнообразные их комбинации присутствуют в современной науке о языке, главный вектор ее развития можно обозначить как движение от изоляционистской парадигмы к антропоцентричной и затем к социокультурной, что вполне соотносится с направлением развития эпистемологии в целом.
Этот факт недостаточно осознан современными лингвистами, и базовые установки социокультурного подхода, давно уже ставшие общим местом в смежных науках, здесь еще звучат как новость и воспринимаются с недоверием. Отмеченная ситуация особенно актуальна для отечественной лингвистики, где изоляционистская парадигма сохраняет свою значимость, выступая как одна из мировоззренческих доминант. В частности, один из ведущих отечественных лингвистов Ю. Д. Апресян, говоря о методологических основаниях проводимых им и коллегами исследований, неоднократно подчеркивает, что они выполнены исключительно на материале языка без привлечения социокультурных, психологических или каких-то иных, отличных от языковых, данных (Апресян 1995б, с. 37; Апресян 2006a, с. 34). Так уж
Об антропном принципе в космологии см., напр.: Barrow, Tipler 1986, особ. p.15–26; Балашов, Казютинский 1987.