Почтальон для Евы. Alexandra Reinhardt
ой голос вдруг зашипел ребенку на французском: «Закрой свой рот, дебил!!!». Впереди стоящего кресла разъяренный отец резко схватил за рукав мальчишку и одернул маленького непоседу.
Ева напрягла свои разутые ноги (вечная проклятая отечность в полетах), чувствуя даже через кожаную обивку соседнего сиденья чуть слышный, глухой удар по плечу ребенка. В салонном воздухе «Air France» повис безмолвный испуг маленького пассажира.
Ева слишком хорошо знала и помнила, как вибрирует в окружающем пространстве детский страх. Она автоматически сжала кулаки, впечатывая в ладони следы острых ногтей. Подоспевшая на помощь стюардесса наклонилась над распоясавшимся мужчиной и, натянув дежурную вежливость вкупе с улыбкой, отчеканила с корпоративной деликатностью просьбу – немедленно угомонить свою ярость:
– «В противном случае, я буду вынуждена сообщить о Вашем девиантном поведении пилотам и немедленно вызвать полицию. Вас с семьей снимут с рейса».
Пьяница промычал что-то невнятное в ответ, выдавая в лица своих спутников невидимые зловонные облака перегара.
Стюардесса, вполне удовлетворенная исходом этого краткосрочного конфликта, выпрямилась, будто в ней жила пластмассовая механическая кукла. Она обернулась к Еве, прожигающую взглядом, полным ненависти, затылок абьюзера и как ни в чём ни бывало предложила: «Свежую газету, мадмуазель?»
Ева слегка опешила от подобной невозмутимости, но согласилась:
– «Да, дайте „Le Parisien“, пожалуйста. Почитаю что-нибудь свежее. Хотя в этом мире ничего нового, как я посмотрю, нет. Родители все так же третируют своих маленьких детей», – выдавила из себя Ева, нарочито громко сделав акцент на последней своей фразе и ткнула коленом в сиденье дебошира.
Тот молчал, как классическая наглядная иллюстрация того факта, что любой насильник – это всего лишь трус, способный упиваться своей властью только в компании с теми, кто еще не состоянии дать ему должный отпор, в силу возраста, например. Но стоит ему только пригрозить взрослой ответственностью за чинимое зло и равноправной силой, как тиран тут же начинает лебезить и пресмыкаться.
В отверстии между креслами мелькнули заплаканные мальчишеские глаза, ненадолго задержались с любопытством на Еве и почти сразу же спрятались за кожаной обивкой.
Отпечаток детского носа исчез со стекла. Теперь этот нос сопел в свой пластиковый стаканчик, подсаливая воду своими тихими слезами. А Ева и вода в стаканчике – его напряженно слушали, обоюдно понимая, что зверюга-отец обязательно отомстит ребенку за свой прилюдный позор, когда абсолютно все пассажиры рейса стали свидетелями того, насколько он жалок. Трусость таких вещей не прощает. Никому, тем более своим детям.
Заметки в телефоне Евы (воскресенье 06 июня):
Мне было 7 лет, когда я впервые захотела убить человека. Отчетливо помню эту ночь, когда осознала что такое «смерть» и как сильно временами я ее желаю. Иногда – себе. Но чаще – я желаю смерти другим людям.
В ту ночь я безуспешно старалась заснуть, ковыряя тощим пальчиком шерстяной ковер с рыжим коньком Горбунком на стене, коими раньше украшали все советские спальни. Из-под двери в мою темную детскую струилось желтое московское электричество. В нашей квартире царили покой и размеренность в делах, наступающие сразу после того, как детей уложили спать. Папа читал, время от времени отвлекаясь на реплики Мамы, рассказывающей о событиях истекшего дня. А сама она вышивала искусственным жемчугом мои воротнички и манжеты на школьной форме, чтобы завтра я снова стала самой приметной и запоминающейся в учебном классе, где торжествовали унылые коричневые платья с фартуками. Но меня слабо интересовали события в наших комнатах.
Всё потому, что в это же самое время за соседской стеной выла моя маленькая подруга. В отличие от меня ей ежедневно приходилось выживать в адских условиях неблагополучной семьи. Её вдрызг пьяный отец в очередной нажрался паленого суррогата, который он называл водкой, снова избил свою жену, и после принялся истязать свою малолетнюю дочь.
Я лежала в 50 сантиметрах от соседской преисподней, слыша частые удары, которые наносят рабочие слесарские ботинки по ее животу. Я едва сдерживала слезы, кусая губы и представляя, как ей больно и страшно сейчас один на один с монстром. И как завтра снова встречу ее на дневной прогулке, в то единственно безопасное для нее время суток, когда насильник отсыпается в похмелье или заступает на смену. Она как всегда будет молча прятать от меня глаза и синяки. В ту ночь я лежала в своей детской кровати и рисовала в своей русой голове сцену моей расправы над ним.
Как было бы здорово, просочиться сейчас сквозь общую стену, словно в фантастической телепортации, на их прокуренную кухню и с разбегу воткнуть папин скальпель ему в сонную артерию. В морщинистую сизую шею, там где короткая цепочка с крестом прячется в редких седых волосах чудовища. И провернуть хирургическую сталь несколько раз, чтобы красная жижа, густая и терпкая от спирта и табака, сочилась по брюху мучителя. Да с таким бы напором,