Хочу женщину друга. Катя Лоренц
ха заменила всю прислугу после того, как отправила меня жить в студенческое общежитие.
– Что вам? – лает верный пёс мачехи.
– Гони эту шавку в спину! – Командует белобрысая грымза и достает из машины ворох пакетов со знаменитыми логотипами, громко хлопает дверью.
Я приосанилась, выдержала взгляд змеюки с достоинством.
– Привет, Эльвира.
– Что тебе надо? Неясно? Вали отсюда! – Теплый прием, нечего сказать. Она приблизилась, передала пакеты охраннику. Меня душит сладковатый запах парфюма. Но я не отступаю. Я больше не та заплаканная толстая девочка, над которой она любила издеваться вместе с дочерьми. Вздернула подбородок.
– Куда свалить? Может, сразу к семейному адвокату? Сказать, что ты не исполняешь волю моего отца и не пускаешь меня в дом? Что тогда будет? Не боишься сама остаться на улице? – змея шипит, на ботоксном лице ни одной морщинки. От многочисленных операций лицо изменилось, в особенности глаза, стали раскосые, как у кошки.
– Это больше не твой дом! Мало того, что я содержала тебя все эти годы.
– Не ты! Это отец оставил мне трастовый фонд.
– Теперь ты совершеннолетняя, – продолжает она, не обращая внимания на мою реплику. – Пойди, поработай!
– Обязательно воспользуюсь твоим советом, «мамочка», – я знаю, как её бесит это обращение, поэтому так и обращаюсь. Лицо Эльвиры белеет. – Я буду здесь жить. Хочешь ты этого, или нет. Папа оставил за мной это право. – Эльвира, стуча каблуками по каменной плитке, идёт вперёд. Кинула охраннику ключи, приказывает загнать розовое уродство в гараж.
Не дождавшись приглашения, иду следом. Второй громила ловит меня за руку и спрашивает у хозяйки, что со мной делать.
– Пропусти, – не вижу Эльвиру, но уверена, у нее сейчас перекошенное от злости лицо.
Иду, глаза жжёт от слез. Смотрю на качели, которые отец подарил на мое шестилетие, на развесистый дуб, в ветвях которого любила прятаться от отца. Я до сих пор тяжело переживаю утрату, хотя прошло уже восемь лет.
Папа был для меня сродни божеству. Самым любимым и добрым.
– Я выделю тебе комнату на первом этаже.
– Та, что для прислуги? – мачеха разворачивается, алые губы растягиваются в подобии улыбки.
– Тебя что-то не устраивает? – ухмыляется мачеха. – Завещание обязывает меня выделить тебе угол, но там не сказано какой именно, – сжимаю ручку чемодана, пальцы белеют. Ничего. Я справлюсь. Ради того, чтобы мачехе жизнь не казалась медом, я все вытерплю. Я позабочусь о «мамочке», доведу её до истерики, узнаю, что тогда случилось с отцом на самом деле. А потом уйду.
Мачеха открыла дверь, пропуская внутрь.
– А где Тося? Это же ее комната была? – небольшого роста девушка, обычная на вид, но у нее прекрасная душа.
– Выгнала за воровство, – я закипала от ненависти к мачехе. Думала, получится держать себя в руках, но эта… выгнала Тосю, у которой и нет никого, сирота она. Как она выпустилась из детдома, устроилась к нам в дом. Влюбилась в отца, но он относился к ней как к дочери. Когда отец женился, она проревела целый день, сидя в этой комнате.
– Скорее всего, она сказала правду. А её ты не любишь. – Мачеха хмыкнула и вышла.
…Солнышко ярко светит, иду через заброшки, радостно подпрыгивая. Уроки закончились раньше и это радовало. Был ещё повод. К моим противным сестрам, придет мальчик, их ровесник. Матвей.
Как только смотрела в эти голубые топазы-глаза – сердце приятно ёкало, щеки краснели. Он мне нравится. Очень.
Я сотню раз написала его имя в розовом дневнике. Я для него всего лишь малявка, шестиклашка. Но смотреть-то на него можно?
Проходя мимо полуразрушенного садика, вижу папин автомобиль. Из выхлопной трубы валит дым, папа как то странно повернул голову на бок.
– Уснул, – улыбаясь, подкрадываюсь. Хочу напугать его. Как обычно, сказать «бу», и отец, как обычно, испугается, погонится за мной, чтобы защекотать.
– Бу! – говорю, открывая дверь машины. Но он не реагирует, даже не повернулся. – Пап! – трясу его за ворот рубашки. Но он не поворачивается. Мои пальцы мокрые, растерянно смотрю на алые пальцы.
– Па… – разворачиваю его лицо, и ору в немом крике открыв рот, жадно хватая воздух. Его глаза неестественно белые, в них застыл страх. Папа никогда ничего не боялся. На мощной шее красная полоса, из которой бежит кровь.
– Нет, – отступаю на шаг, ноги подкашиваются, и я падаю в грязь. Я понимаю, что отец мертв. Я столько ужастиков посмотрела. Но в жизни это намного страшнее.
Дикий животный вопль рвется из груди, распугивает ворон, они с карканьем срываются с голых веток тополя»
Вскочила на кровати, продолжая кричать. Опять вернулись эти кошмары. Не знаю, с чем это связано, с тем, что я вернулась в этот дом, или из-за годовщины со дня смерти отца. Схватилась за горло. Так больно, словно это моя шея перерезана.
Надев белые носочки, иду на кухню. Достаю из холодильника бутылку минералки. После крика горло