Вокруг «иранской идиомы». Юрий Каграманов
н ее с именем Кира, наверное, потому, что при этом царе Персия достигла наивысшего военного могущества. И еще потому, что Кир Великий был грозою тогдашней Европы, т.е. Греции; а Леонтьев, пропитанный высокой европейской культурой, современную ему Европу, измельчавшую и опошлившую себя (так ему, по крайней мере, казалось), не жаловал. Должно было пройти столетие и наступить год 1979-й по христианскому календарю, чтобы Персия, которая теперь называет себя Ираном, действительно сказала свое «новое слово». Только это уже не была Персия Кира, напротив, это была Персия, восставшая против Кира и символически, и фактически – против его наследника на «павлиньем троне». Исторический парадокс: шахиншах Мохаммед Реза Пехлеви, избравший курс на модернизацию страны и ее последовательную секуляризацию (то и другое всячески приветствовалось его верным союзником – Соединенными Штатами), в то же время взял себе за образец «классического» деспота – Кира Великого. Дошло до того, что в канун 1977 г. он принял решение об отказе от традиционного мусульманского календаря («Хиджры») и переходе на новый, ведущий отсчет лет «от воцарения Кира». Так новый год стал для иранцев годом 2535-м.
А затем последовал, так сказать, ответный парадокс: демократическая революция в Иране совершилась под зеленым знаменем ислама. Уже в преддверии ее парижский журнал «Le Nouvel Observateur» писал, что назревает «большой скандал»: в отличие от прошлых революций, когда по одну сторону баррикад оказывались те, кто вдохновлялся, так или иначе, идеями Просвещения, а по другую – защитники «тронов и алтарей», в Иране деспотический режим опирается на рационалистическую философию, а его противники, наоборот, вдохновляются религиозной верой. У этой революции был свой «Ленин в Цюрихе»: аятолла Хомейни в Париже. Жители улицы Нофль-Ле-Шато знали в лицо этого импозантного старца, который постоянно ходил в библиотеку (где, говорят, прочел всего Платона), но еще чаще, конечно, в близлежащую мечеть. При каких обстоятельствах Хомейни вернулся в Тегеран и что за этим последовало, хорошо известно. Революция в Иране явилась большим и очень неприятным сюрпризом для Запада, равно как и для СССР, а для мусульманского мира стала потрясением, придавшим ему новые силы в его противостоянии с Западом. По своей значимости год 1979-й вряд ли уступает 1739 и 1917 годам – таково было мнение многих историков.
Подтверждается ли оно сегодня? Как-никак, три десятка лет минуло: время подвести некоторые итоги. Это попытались сделать авторы сборника «Тридцать лет исламской революции в Иране», вышедшего под эгидой Иранского культурного центра в Москве. Из 26 авторов примерно половина – иранцы, остальные – россияне. Сразу скажу, что тема заслуживает более разностороннего и глубокого освещения, чем то, что мы находим в сборнике, но и то, что есть, представляет интерес. Особенно если учесть скудость информации, доходящей до нас из Ирана. Наш первый посол в Тегеране Грибоедов писал, что в Европе мало интересуются тем, что происходит в Персии (сам он, похоже, был явно недостаточно знаком с этой страной, но зато читал в подлиннике великих персидских поэтов и даже сам пробовал писать стихи на фарси). Как ни странно, но и сегодня нельзя сказать, чтобы положение в этом смысле радикально изменилось.
Говорят, «непонятное притягивает, непонятое отталкивает». «Непонятная» революция 1979 г. вызвала взрыв интереса на Западе, хотя с самого начала было неясно, «с чем это кушать». И коль скоро последний вопрос так и не был решен, интерес постепенно угас. Его могли бы еще подогреть какие-то новые драматические события в Иране; их, кстати, напряженно ждали все противники аятоллы Хомейни. Но так и не дождались. Если вспомнить, сколько всего произошло за 30 лет во Франции после 1789 г. и в России после 1917 г., придется констатировать, что новый режим в Иране, после первых двух–трех лет «утряски», продемонстрировал высокую степень устойчивости. В этом отношении Иран скорее повторяет путь Соединенных Штатов, которые с момента достижения независимости и до гражданской войны 1861 г. никаких серьезных внутренних потрясений не знали.
По заключению одного из авторов сборника Л. Авдеевой, «духовному наследию имама Хомейни и идеалам исламской революции… суждена долгая жизнь». Похоже, что это так. Однако мировой замах революции удался лишь отчасти. Хомейни ведь мыслил ее не как иранскую, а как всемирную – по крайней мере, в масштабах мусульманского мира. И первое время даже в официальных документах Иран именовался не иначе, как «Всемирное государство». Но революция как таковая не вышла за пределы иранских границ. В определенный момент сам Хомейни вынужден был это признать, заявив, что надо мыслить не только категориями религии, но и категориями государства. «Экспорту революции» до некоторой степени помешало и то обстоятельство, что она была совершена шиитами (в 1979 г. составлявшими около 15 % всех мусульман; с тех пор процент этот несколько вырос), от которых суннитское большинство всегда отмежевывалось.
Тем не менее влияние иранской революции на мусульманский мир было огромным. Оно ощущалось и на территории СССР, где большинство мусульман – сунниты. Вот что пишет, например, У. Идрисов, учившийся в те годы в одном из среднеазиатских медресе: «Все, что с 1979 г. разворачивалось на глазах у всего мира в Иране, разрушало марксистскую картину мира. Вот почему эта тема практически замалчивалась в широкой прессе, вот почему