Путь в Никуда. Евгений Пышкин
е
Жизнь шла своим чередом: рождались и умирали люди, уходили в небытие целые культуры, только для людей другой планеты, живущим в условном средневековье так не казалось. Для них время встало. Затянулась война. Уже целое поколение родилось и успело умереть, если не на полях сражений, то естественной смертью.
Мир для того человечества виделся застывшим и покрытым туманом неопределенности. Сквозь него двигались люди.
Время и пространство породило их, и вот: несмелые разговоры и тихие смешки, скрип телег, топот копыт, фырканье лошадей и лязг оружия. Впереди шли знаменосцы. Они везли кожаные чехлы, пристегнутые к седлам лошадей. В чехлах – свернутые стяги королевства. За знаменосцами – командир и его помощники. Далее солдаты, набранные из крестьян и ремесленников. Среди них на лошади ехал представитель власти духовной.
– Ну, что, святой отец, вашими молитвами двигаемся потихоньку? – спросил солдат, ухмыльнувшись.
Это был простой рядовой, но явно облеченный доверием командира Глоза.
– Я не воин, чтобы двигаться, – съязвил Эприн.
– Возьмите, святой отец.
– Что это? Да и к чему?
– Клинок, как видите. Командир разрешил.
– Мое оружие – слово.
– Да, но в мирное время. Сейчас война, на дорогах опасно.
– Меня до этого назначали и в другие отряды, но я никогда не пользовался оружием.
– Молите Двуликого, что не пригодиться. Пусть клинок будет у вас. Пригодится. Не обременит.
Можно подумать, что этот солдат, пытающийся вручить клинок, к чему-то готовил святого отца, или намекал на грядущее событие, или интуиция вдруг подсказала воину обезопасить Эприна.
Но какое событие?
Дело не в событиях, а простое понимание собственного положения. Это война и без оружия не обойтись. Всё это в мгновение родилось в уме святого отца. Мысли пронесли как вихрь. Кажется, они не оставили следа, но Эприн бросил взгляд на рядового. Солдат выжидающе посмотрел в ответ, и в глазах – пристальных и в тоже время уставших от долгих военных походов, – ничего не отразилось. Не смог Эприн ничего прочесть. Он машинально протянул руку, взял клинок и, недолго думая, заткнул его за голенище. Холодное оружие легло удобно, зацепившись плоским эфесом за толстую кожу обуви.
Лезвие клинка было в длину чуть более пяди, а эфес изогнут от рукояти, отчего это напоминало короткие рога неведомого животного. «Рога» пружинили и легко отгибались в сторону от плоскости лезвия – это придавало холодному оружию свойство прищепки.
Святой отец был одет по-военному и ничем не отличался от рядового, но принадлежность к кругу Двуликого выдавали длинные волосы, собранные в две толстых пряди, чуть припудренных сединой. Две пряди символизировали частичную отрешенность от мира. Он был человеком и по закону принадлежал роду людей, как стайное животное принадлежит стае, но душа и помыслы обращались к Двуликому – к богу, что создал все сущее в этом мире.
Эприн, невольно блуждая взглядом по солдатам, что шагали впереди, меланхолично заметил: «Интересно, когда это все закончится? Сколько можно? Сколько идет война? Двадцать восемь лет. Пожалуй, больше. Целая жизнь». Мысли падали в пустоту как холодные капли. Он попытался вспомнить имена погибших солдат, хоть несколько имен, из тех, над которыми он совершил обряд, но не смог. Ни одного. Почему? Будто Двуликий нарочно стер из памяти всех, говоря: не трудись, вот призову тебя, тогда и ответишь.
– Не грустите, святой отец, осталась одна ночевка, и мы соединимся с королевским войском, скоро вы будете свободны от нас, – сказал командир отряда Глоз, поравнявшись с лошадью Эприна.
– Я просто стар, поэтому острее ощущаю усталость.
– Устали? Тут все устали, – отрешенно ответил командир.
«И точно, – удивился Эприн про себя, – что я ворчу на судьбу? Я не солдат, меня не пошлют умирать».
Глоз, натянув поводья, отвел лошадь в сторону и развернул ее в конец каравана.
– А ну, не растягиваться! Бодрее шаг! – послышался надсадный голос командующего.
Но мысль, что Эприна не пошлют умирать, не особо порадовала его, ибо родилась она от безразличия, тихого и вязкого словно трясина. Она затягивала. Но это не пугало. Пугало само безразличие. Будто и не с тобой происходит ужас равнодушия, а с твоим врагом, и ты безучастно смотришь на гибель, возможно, тайно радуешься закату жизни, и только на краю сознания мерцает мысль: это ты, это тебя, это ты сам с собой сделал. И что привело к этому? Какое хитросплетение жизненных путей вывело к топи? Он не испугался, а сделал шаг в сторону погибели. И чего ждать? Смерти? Но умирать не хотелось? «Если бы появилась цель…», – вяло всплыла мысль.
Впереди показалась опушка леса.
Командир повел отряд к ней.
– Костры разведете, пищу сготовите и с наступлением сумерек погасить огонь. Огонь только для дозора, – буднично распорядился Глоз.
Святого отца немного развлекла двойственность собственных мыслей. Вроде, безразличие к жизни