Бал объятых пламенем. Антология предательств, грабежей и насилия. Дмитрий Назаренко
История – школа жизни. «Не зная прошлого, невозможно понять подлинный смысл настоящего и цели будущего».1
Поднять гранитные плиты и увидеть, как под ними копошится всякая живность – змеи, жуки, черви, сороконожки и прочая нечисть, или смахнуть с полированного камня пыль, да что там пыль – имена тоже. И тряпкой разогнать тех, кто историю никак не выучит. Грязь убрана, пыль размазана. Всё одно, некоторые норовят начать копать заново. Наследят ведь, нагадят.
А сколько было сделано, чтобы замостить историю гранитными плитами! Надписать как надо, ненужное стереть и нечего копать. И конец истории. Гранитных плит по всему миру много. Размером разные, надписями отличаются. А вот история одна и та же. Древо её продолжает расти. Сквозь любой гранит.
Июльское утро
Они остались вдвоем: Мария Воронова и Андрей Власов. Она больше не была поварихой. Он больше не был генералом. Они потерялись. На болоте среди невысоких березок. Прозрачная даль впереди. За спиной непроходимая чаща. Бесконечные ветровалы, колючий кустарник подлеска и под ними хляби. Целый день шли по колено в воде. Неожиданно лес закончился. Цветущая полянка на болоте ровная и гладкая, поросшая густой сочной зеленью с россыпями бирюзовой незабудки и маленьких желтых солнц купавки обычно таит смертельную опасность. Изумрудный травянистый покров слаб и послушно расступится, провожая случайного путника в бездонную топь. Но им повезло – они оказались на сухом островке. Неуловимый запах мяты и валерьяны, доплеровская кривизна мощного гула слепня, рвущего тишину на вылет, и еле слышный звук порванного диффузора от крыльев стрекозы, висящей в воздухе. Ощущение тишины и покоя впервые за несколько дней. Они лежат на траве. Тугоплавкий стержень внутреннего напряжения постепенно уступает жару летнего солнца, и усталость моментально наваливается всей тяжестью. Обморочный сон накрывает, как ватное одеяло. К вечеру становится прохладно. Крошечные капли дождя висят в воздухе, превращаясь в туман над болотом. Ночью проясняется. Лунный свет резко очерчивает границы густой клубящейся белизны над топью. Медленно двигаются прозрачные фигуры. Они обходят поляну стороной. Это моряки, идущие в атаку. В руках оружие. В зубах ленточки от бескозырок. Призрачные воины идут в атаку. Неприкаянные души погибших беззвучно плывут над землей и исчезают в темноте среди гнилых осин. Внезапно все прекращается. Власов не может пошевелиться. И лишь его сердце из последних сил рвется на волю из груди. В глубине болота раздался глубокий выдох. И тишины больше нет до утра. В воздухе слышится запах махорки, мужские голоса— русские, немецкие. И звуки дальнего боя. Пикирующие юнкерсы, рев танковых моторов, автоматные очереди, взрывы, крики ура. Бои прекратились две недели назад. Но в другом мире души покинувших землю людей продолжают сражаться.
Бесконечна ночь на границе двух миров: живых и мёртвых. Они сидят неподвижно, Власов сжимает в руке бельгийский браунинг, Воронова держится двумя руками за Власова. Они не ждут утро, но оно все-таки приходит. Время от времени слышится детский голос. Где-то вдали девочка начинает петь и останавливается. Над болотом снова тишина, Власов и Воронова измучены ночными страхами. Совсем рядом раздается треск сломанных сучьев. На полянку выходит худенькая девушка с корзинкой. Воронова кричит от неожиданности. Власов вздрагивает от крика и цедит сквозь зубы:
– Тише, дура!
Потом он обращается к девчонке:
– Ты откуда?
– Я с Тухавеже. Деревня здесь недалече.
– А мы беженцы. Учитель я. Сельский. А это Мария. Со мной она. Заблудились мы совсем. Еда есть? Дашь хлеба, а я тебе… Власову приходит спасительная мысль, он смотрит на свои наградные золотые часы и продолжает:
– Вот, часики отдам.
– Ой, да ну. Что вы такое говорите.
Она машет рукой: пойдемте.
Через час они в деревне. С голодухи лучше нет в мире места, чем за столом с едой, пусть самой нехитрой. Отец девчонки наливает Власову стакан самогона. Огненный водопад летит колом по пищеводу, смывая остатки ночных страхов и неуверенности. Две картошки и горбушка с корочкой сала отправляются вслед. Власов расстегивает ремень с кобурой, кладет его на лавку рядом. Охотно и снисходительно отвечает деревенскому мужику. Тот кивает сочувственно и поддакивает:
– Ну да, ну да. Ну вы тут посидите, а я щас мигом.
– Хорошо, – соглашается Власов.
На душе у Власова теплеет. Он начинает поглядывать на Воронову. В штанах его твердеет. Он уже собирается сказать ей: «Ты знаешь, Маша, кроме тебя у меня никого в жизни нет». Он всегда говорит что-нибудь такое женщинам. Они верят. Воронова тоже. Она догадывается, о чем думает Власов, и улыбается.
В избу вваливаются четыре мужика с винтовками. Хозяин дома, оказавшийся деревенским старостой, ткнул пальцем в гостя.
– Вон, этот. Беженец и баба его. Партизаны они и есть. Вяжите их. Тоже мне сельский учитель. Беженец – он, как простынь дырявая, насквозь светится. А эти больно откормленные. Такую морду здесь у нас просто
Максим Горький, О «библиотеке поэта», 1931 г.