На грани дня и ночи. Избранные стихотворения. Лидия Капуцына

      Проталинки, проталинки

      Прогнулись под ногой.

      Промокли мои валенки,

      И я лечу домой.

      И всё село разбужено

      Нахальным пеньем птиц.

      Посверкивают лужицы,

      Как только глянешь вниз,

      А ввысь – там ослепительно

      Сияет синева,

      И в горле упоительно

      Рождаются слова —

      Про валенки, проталинки,

      Про мокрый санный след,

      Про то, что я не маленькая —

      Скоро восемь лет!

      В час отлива обнажились камни,

      Где-то в небе чёрный остров плыл.

      Нежными неловкими руками

      Ты меня на лодку посадил

      И сказал: «Эйнштейн… его теория,

      В общем-то, понятна и проста».

      И кружились тихо звезды в море,

      И плыла над миром красота.

      Прерывался голос твой, дрожала

      У моей руки твоя ладонь,

      И звезда уснувшая лежала —

      В чёрный камень вплавленный огонь.

      …Всё ушло. Вернулось к лодке море.

      На морское дно звезда легла.

      Нет тебя. Простую ту теорию,

      Знаешь, я тогда не поняла.

      Шестнадцать лет

      ей в середине марта,

      и окончанье школы – впереди.

      И, оттолкнувшись

      вот от этой парты,

      она готова смело в жизнь идти.

      Но мир споткнулся

      и качнулся где-то,

      канатоходцем вдруг над бездною повис.

      Шеста движенье

      обернётся смертью.

      А может, ещё будет – долго! – жизнь?

      И мир сейчас

      зависит от курсанта —

      мальчишки, устремлённого вперёд.

      (Конец шестидесятых,

      дело в марте).

      От снайпера скрываясь, он ползёт —

      нет! – он бежит,

      иначе быть убитым,

      и всё вокруг тогда обречено.

      Но предки-воины сейчас —

      его защита.

      Их гены, опыт – всё ведёт его

      связь проложить,

      соединить с Москвою,

      чтоб получить спасительный приказ.

      Рискуя жизнью,

      головой, собою,

      её тогда он защитил и спас.

      Она узнала обо всём

      случайно,

      Даманский вспомнив, давнюю весну,

      события,

      окутанные тайной,

      свой страх увидеть и узнать войну.

      Как же давно всё это было —

      в марте,

      в далёкий шестьдесят девятый год, —

      со мною – школьницей,

      сидевшею за партой,

      с тобой – курсантом, получившим взвод.

      Панихиду служат.

      Служат панихиду.

      Ножевою раной – колокольный звон.

      Что сильнее – горечь,

      злость

      или обида?

      А ответ единственный – стон.

      Служат панихиду.

      Панихиду служат.

      Боль сведённых линий, судороги плеч,

      И зрачков раздавленных стекленеют лужи,

      И стекает каплями раненая речь.

      Панихиду служат.

      Стон кружит и тает,

      Застывает иглами в крови.

      И никто не видит,

      и никто не знает —

      Панихида по моей любви.

      Писала в юности стихи

      И нагрешила в них немало,

      Хоть долго не подозревала,

      Что слово значило – «грехи».

      Стихи писала о любви,

      О страсти, о тоске, измене.

      И сердце плавилось в томленье,

      А с ним – пятнадцать лет мои.

      Я так ждала любви большой,

      Так изнывала в этой жажде,

      Что ошибалась не однажды

      В любви – и телом, и душой.

      И вот,