Закат для Нэкоматы 6-8. Ю. Широковских
ове заговорщиков.
Итак, что касается письмен по живому. Так как одна из надписей оказалась надолго скрыта тугой повязкой, Таиру не оставалось ничего, как сосредоточиться на изучении оставшихся. Много часов потратил он, чтобы при помощи зеркал скопировать их без малейшей ошибки на бумагу. Важными казались любые мелочи, например, тип шрифта, наклон, жирное или простое начертание.
Взять, к примеру, арабскую вязь, украсившую спину: вроде бы знакомые буквы никак не желали складываться в удобоваримый текст. Да и их начертание мало походило на стандартный шрифт «насх». Скорее в нём проглядывало что-то архаичное, древнее и загадочное, как в «Сказках тысячи и одной ночи». Второй доступный для изучения текст был не менее таинственным. Начертанный латиницей на левом плече он, между тем, выказывал явную нехватку некоторых букв. Язык, на котором он был написан, имел мало общего со знакомыми Таиру английским или французским. Свободно говоривший на обоих отец Филипп был солидарен с мальчиком. Столь же туманно обстояло дело и со срисованными с правого плеча китайскими иероглифами. Текст, причудливым орнаментом покрывший грудину мальчика и до времени скрытый под повязкой, вообще не вызывал никаких ассоциаций, слишком уж экзотично он выглядел.
Заживление травм у Таира проходило на удивление быстро: кости не ломило, а от синяков и ушибов вскоре не осталось и следа. Наконец пришел день, когда с Таира сняли повязку, стягивавшую ребра. Вдохнув воздух полной грудью, он вспомнил другое, столь напугавшее его не так давно чувство: мерзкое ощущение, когда совершенно не можешь дышать. Покинув «свечной ящик», который доселе служил ему импровизированным лазаретом, он направился к поразившему его диптиху. Сорвав укрывавшую витраж холстину, Таир с удовлетворением отметил, что священник не терял времени даром и вставил выпавшие пластины кварца на место.
Антитеза – вот, что было главенствующей идеей диптиха. Мерцающая чернота мориона была противопоставлена белизне халцедона; дорогие одежды – простому одеянию; олицетворённый протест – самому воплощению смирения. Вот только с обликом кроткого белоголового юноши никак не вязался ледяной цветок, зажатый в его ладонях. Таир пребывал в уверенности, что этот цветок – не пустое украшение и не метафора, коими полна обычная иконография, а страшное оружие. Холод в самом крайнем его понимании: всепроникающий, смертельный. Его художественный образ на сей раз не вызвал ни дрожи, ни слабости, ни приступов удушья. Усевшись перед диптихом, Таир всмотрелся в лица запечатлённых на нём близнецов. Темный – слева, светлый – справа. Такие похожие и в то же время разные. Единственным, что их объединяло, был цвет волос. Одинаково белоголовые, они походили на гостей из потустороннего мира, до времени отмеченных печатью седины. Тут Таир ухмыльнулся и взъерошил свою столь же светлую шевелюру. Возможно он сам не от мира сего? Иначе как объяснить все те странности, что произошли с ним в последнее время? Может, необычный серебристый оттенок волос, доставшийся ему от матери – это знак связи со сверхъестественным? Внезапно мальчик ощутил, как кто-то ласково гладит его по голове. Вскинув взгляд, он увидел отца Филиппа, кротко склонившегося над ним.
– Вижу, ты тоже отметил некоторое сходство между собой и героями диптиха?
– Да, – кивнул Таир. – И это меня пугает. Кем они были? Ангелами? Святыми?
– Вовсе нет, – присаживаясь рядом с ним, возразил священник. – В церковном понимании они были скорее грешниками. Если не сказать хуже.
– Демонами?
– Да, но не в христианском их понимании, а в том, что давал Гесиод, говоря о «благостных демонах», надзирающих за делами людскими.
– Но как тогда их изображения могли очутиться здесь, в церкви? Зачем вообще вы – священник! – их создали?
– Я сам часто задаю себе этот вопрос. И знаешь что? Когда я приступил к созданию этого диптиха, то был скорее художником, чем священником. И не видел в том ничего предосудительного. В конце концов, Иерониму Босху его художественная «чертовщина» не мешала состоять в Братстве Богоматери. К тому же мне хотелось воздать дань уважения человеку, который стоял у истоков этой церкви, – тут отец Филипп широким жестом обвел нутро святилища. – Диптих выполнен по его карандашному наброску, и я старался не упустить ни одной мелочи. Разве что слегка облагородил изначальный замысел, ибо его автор не особо умел рисовать.
– Кто это был?
– Странник.
– Что?! – Таир вскочил, так велико было его изумление. – Тот самый Странник?
– Именно он. Когда Красная площадь еще не стала Серой зоной, а свобода перемещения между ярусами была неоспоримым правом каждого человека, он нарисовал этот бесхитростный рисунок и подарил его моему далекому предшественнику. Сейчас сложно судить, что Странник хотел этим сказать, но как бы то ни было, его творение передавалось сквозь года от одного священнику к другому, пока не достигло меня. Надо заметить, что вид у рисунка был уже потрепанный, и я решил увековечить его в металле и кварце. Результат, пусть и не окончательный, ты видишь перед собой.
Таир вновь воззрился на диптих. Рассказ отца Филиппа по-настоящему потряс его. «Случайности не случайны», –