Темный карнавал. Рэй Брэдбери
– А они точно доберутся до нас завтра к вечеру? – Тимоти вцепился рукой в простыню. – Они точно успеют к Празднику Возвращения? – Когда он наклонился к сестре, с его лацкана свесился паук, который начал раскачиваться туда-сюда, как будто исполнял какой-то танец.
– Да, Тимоти, да. – Сеси нетерпеливо вздохнула и замерла. – Не расспрашивай меня больше. И давай уже, иди. Я хочу немного пройтись по любимым местам.
– Спасибо, Сеси. – Тимоти вышел в холл и побежал к себе.
Надо было срочно застелить постель. Он проснулся совсем недавно, с заходом солнца. И, как только взошли первые звезды, сразу побежал к Сеси, чтобы она помогла ему справиться с наплывом чувств по поводу предстоящего праздника. Теперь-то она уже совсем крепко спит, от нее не слышно ни звука.
Пока Тимоти умывался, паук набросил на его тонкую шею серебристое лассо.
– Ты только подумай, Спид, уже завтра вечером – канун Всех Святых!
Тимоти выпрямился и посмотрел в зеркало. Зеркало в его комнате было единственным официально разрешенным зеркалом во всем доме. Право на него Мама уступила ему исключительно «по болезни». А что в итоге? Одно сплошное расстройство! Тимоти открыл рот и в очередной раз увидел там мелкие, убогонькие зубки, которыми наградила его природа. Какие-то бобовые зернышки, а не зубы, – круглые, тусклые, худосочные. Клыки вообще никуда не годятся! Настроение у него разом упало.
На улице было уже совсем темно, и Тимоти зажег свечу. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Всю прошлую неделю семья жила по старинке: днем – сон, а на закате – будь добр вставай и делай дела. Вон даже синяки появились под глазами.
– Я дефективный, Спид, – прошептал он маленькому существу, – даже просто привыкнуть спать днем, как все, и то не могу…
Он поднял свечу повыше. Эх. Вот если бы у него были мощные зубы с резцами, острыми, как шипы. Или мощные руки. Или мощный ум. А еще лучше, если бы он мог высылать свой разум куда угодно, как Сеси, – лежа в мягкой постели и даже не просыпаясь… Но нет, он дефективный. У него болезнь. Он даже темноты боится, свечку из рук не выпускает. Братья смеются над ним. И Бион, и Леонард, и Сэм. Им смешно, что он спит в кровати. Как Сеси. Но с ней-то все понятно – ей кровать нужна, чтобы отправлять разум из тела на охоту, для этого требуется комфорт. Но Тимоти – он-то почему не спит в красивом полированном гробу, как все нормальные люди? И с какой это стати Мать разрешает ему иметь собственную кровать, собственную комнату, собственное зеркало! Неудивительно, что вся семья шарахается от него, как от распятия Христова. Эх. Вот если бы у него из лопаток выросли крылья… Тимоти обнажил спину, вгляделся в нее и с горечью вздохнул. Нет. Этого не будет. Никогда.
Снизу доносились всякие волнующие и таинственные звуки. На стенах, на потолке, на дверях шуршали черные гирлянды. Вдоль перил лестницы поднимался запах горящих черных свечей.
Послышался Мамин голос – высокий и решительный. И голос Папы – эхом из сырого подвала. А это Бион прошел где-то под окнами их старого загородного дома, он тащит огромные двухгаллонные[1] бидоны, и они булькают при каждом шаге.
– Надо идти на праздник, Спид, – сказал Тимоти.
В ответ паук закружился на конце свой шелковой нити, и Тимоти вдруг остро осознал свое одиночество. Потому что… делаешь все, делаешь – полируешь гробы, приносишь поганки и пауков, вешаешь гирлянды… А как сам праздник начинается – так ты уже никому не нужен. Чем меньше народу увидит дефективного сыночка – тем лучше. Меньше будет разговоров.
Внизу Лора с радостными криками носилась по всему дому: «Праздник Возвращения! Праздник Возвращения!» Казалось, ее шаги звучали везде сразу.
Тимоти еще раз прошел мимо комнаты Сеси – она все так же спала. Она всегда спит. Спускается вниз раз в столетие. Сеси, Сеси… Вот бы спросить ее: «Где ты сейчас, Сеси? В ком? Что у тебя происходит? Ты за холмами? Как там все вообще?» Но вместо этого Тимоти заглянул в комнату к Эллен.
Эллен сидела за столом и сортировала богатства, собранные во время работы мастером по маникюру: волосы всех цветов (светлые, рыжие, темные) и обрезки ногтей. Она работала в салоне красоты в Меллин-Тауне, примерно в пяти милях[2] от дома. В углу комнаты стоял добротный гроб из красного дерева с ее именем.
– Иди отсюда, – сказала Эллен, даже не взглянув на него, – невозможно работать, когда ты стоишь над душой.
– Ну, канун же Всех Святых, Эллен! – сказал Тимоти, пытаясь быть дружелюбным, – ты только подумай!
– И что? – Она складывала обрезки ногтей в маленькие белые мешочки и подписывала их. – Тебе-то что с этого? Только перепугаешься до смерти. Иди лучше спать.
Его щеки вспыхнули от возмущения.
– А кто будет полировать гробы, работать и помогать?
– Так. Если ты сейчас же не уйдешь, то завтра обнаружишь в своей постели дюжину сырых устриц, – голосом, не терпящим возражений, сказала Эллен. – До свидания, Тимоти.
В гневе он бросился вниз по лестнице и врезался в Лору.
– Смотри,
2 американских галлона = примерно 8 литров. –
5 миль = около 8,5 км. –