Хор больных детей. Скорбь ноября. Том Пиккирилли
отвести меня в гости к своему одноногому папочке. Его рубашка покрыта клопами-солдатиками, ползающими по шее с жуткими синяками. Черные отпечатки пальцев Херби до сих пор видны. Мне нестерпимо хочется последовать за ним сквозь заросли кипарисов и травы-недотроги и услышать, что он мне скажет. Если, конечно, он может что-то сказать с порванной трахеей, да к тому же он мертв.
Он стучит по москитной сетке на двери.
– Томас, не выходи сегодня вечером на двор, – говорит Коул.
– Почему?
– Хватит задавать дурацкие вопросы, просто поверь нам.
– Ты действительно надеешься, что я на это способен?
– Придется.
Лунный свет струится в дверном проеме, где в серебристом пламени вырисовывается силуэт мальчика. Насекомые цепляются за сетку. Когда Джонни стучит, клопы-солдатики кучками падают к его ногам.
– Мне надоело, что столько людей говорят мне, что я должен делать.
– Кончай скулить, – прибавляет Себастьян. – И так нелегко до тебя достучаться.
– Что все это значит?
Джонас все еще занят Сарой, которая спит наверху в кровати, одна, и, может быть, еще рассчитывает на его общество. Это слышно по его голосу, хотя он пытается оставаться сосредоточенным.
– Однажды ты ушел с заднего двора и оказался в глубине болота. Сегодня ночью случится то же самое, но тебе не повезет, как тогда. Ты в опасности.
– Почему?
– Ты больше не под охраной.
– Но почему? Потому что я не поделился своим уксусом?
– Не будь таким идиотом.
Джонни поднимает настоящий шум, топая по половичку. Я подхожу туда. Он улыбается ртом, полным стрекоз, и царапает по сетке еще сильнее. Ногти у него сорваны, но крови, конечно, нет. Перед его обветренным лицом клубятся комары. Ищу глазами Мэгги, но ее нет под ивами: она покинула свой пост. Неудивительно, что я больше не под защитой.
– Если тебе есть что сказать, Джонни, можешь сказать оттуда.
Он мотает головой и кивком зовет меня.
Символизм силен, даже когда ты гуляешь во сне. Я смотрю вокруг, ожидая, что покажутся мои родители: мать просочится через потолок, а отец наполовину пройдет сквозь стены.
Поворачиваюсь к Себастьяну и спрашиваю:
– Почему Лукреция Муртин повторяла твое имя?
– Она этого не делала.
– Но…
– Это имя одного из парней, ночевавших в монастыре. Они пару раз переспали, и теперь Лукреция боится, что беременна.
– Вот как.
Я проснулся и стою голым у окна. Доди в моей кровати под скомканными одеялами, но я не думаю, что мы занимались любовью. Братья спят глубоким сном, причем двое громко храпят. Сара устроилась на полу, укрыв плечи простыней, и смотрит на меня.
БРИГАДИР ПОЛ ПОДНИМАЕТСЯ ко мне в кабинет, чтобы сказать, что ко мне пришла Лили с маленькой девочкой. Глаза у него вращаются, его опять охватывает головокружение. Я даю ему воды в бумажном стаканчике, пока он снова не начинает чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы спуститься обратно по лестнице.
Благодарю его, и он смотрит на меня