Голем. Густав Майринк
он создал что-то не менее важное – новый способ говорить о социальном мире, примерно как Хайдеггер создал новый способ говорить о философии, а Нильс Бор – новый способ говорить о физике.
Майринк (Майер) был внебрачным сыном министра Фридриха Карла Готлиба фрейхер Варнбюлера фон унд цу Хеммингена, фактически руководившего делами небольшого королевства Вюртемберг, соседа Баварии, только в 1918 г. окончательно лишившегося независимости. Когда в 1919 году отец предложил официально признать его как законного члена семейства, Густав гордо отказался.
По профессии Майринк был банкиром. Но только его банковское дело оказалось неудачным: дуэлянт и завсегдатай оккультных салонов, увлеченный читатель мистических книг и острый на язык сатирик-импровизатор, он нажил множество врагов, подозревавших его то ли в шарлатанстве, то ли в шпионаже, и в конце концов в 1902 г. был арестован по обвинению в том, что якобы заманивал в банк клиентов на спиритических сеансах и обманывал их. Выйдя из тюрьмы, Майринк решил больше не возвращаться к предпринимательству, а полностью посвятить себя литературной деятельности.
Переехав в Вену и заключив новый брак с давней возлюбленной, он стал писать с утра до вечера все – от юмористических рассказов и фельетонов до прозаического переложения в лицах правил йоги. Он переводил эзотерическую литературу и Диккенса, всякий раз находя, что можно будет продать на книжном рынке. Но первым его бестселлером стал роман «Голем», вышедший в 1915 г., во многом, кстати, полемизирующий с христианством Диккенса – финальная сцена пожара рождественской елки, заставляющая главного героя встретиться взглядом со своим мнимым хозяином, мудрецом Гиллелем, явно переворачивает историю рождественского покаяния мистера Скруджа. Майринк говорит, что призраки, явившиеся в рождественскую ночь, уже не могут изменить человека, потому что сам человек – еще больший призрак, чем любые придуманные существа.
Роман основан на соединении двух принципов; это соединение и обеспечило ему небывалый успех. Первый – это неоромантическая техника «ненадежного рассказчика», при которой читатель не понимает, что было на самом деле, а что приснилось или показалось повествователю, говорящему от первого лица, примеры чего мы видим в повестях «Клара Милич» И. С. Тургенева и «Поворот винта» Генри Джеймса. Второй – это индуистский и пифагорейский миф о переселении душ, о возможности вспомнить свои прошлые жизни и тем самым восстановить единство истории, получить власть над историей – уже Пифагор, первый в Европе сторонник переселения душ, считал себя политическим лидером.
В настоящее время оба принципа стали уделом низкого уровня массовой культуры: ненадежный рассказчик растворился в монтаже массового кинематографа, где мы не сразу догадываемся, что перед нами – сон героя или один из возможных сценариев будущего, а «кем ты был в прошлой жизни» – тема для самых дешевых газет. Но в 1915 году и то и другое было в новинку – кинематограф только начал браться за серьезные темы (и не случайно «Голем» несколько раз был экранизирован еще в эпоху немого кино), а буддизм и неоиндуизм существовали в авторских трактовках Е. П. Блаватской или А. Безант, а не как основа новых литературных произведений или дух эпохи; да и сам Майринк стал называть себя верующим буддистом только в конце 1920-х годов.
В романе есть многое: и мнимый автобиографизм – например, главный герой попадает в тюрьму по ложному обвинению, и самый распространенный волшебный предмет – шляпа, и то, что сейчас, применительно к кино, называют макгаффином – предмет, вокруг которого кружится все действие: книга каббалистических рецептов, врученная герою самим Големом. Вещи говорят от лица людей, волшебными помощниками могут тоже оказаться ожившие вещи, влюбленность оказывается частью какого-то более масштабного сценария, который едва ли может постичь сам герой, а встреча с историей предполагает знакомство с самыми разными колоритными фигурами.
Предание о Големе, которое лежит в основе сюжета, основано на представлении, что Адам был одушевлен словом Божиим, а следовательно, хороший знаток Библии, знающий наизусть Священное Писание, может вольно или невольно оживить кусок глины. Другое дело, что любое беспамятство хозяина этого искусственного слуги может привести к печальным последствиям: тот перестанет слушаться, станет неуправляемым роботом без программы. Здесь мы видим, что это предание тесно связано с западным «искусством памяти» («театром памяти»), которое существовало в античной риторике как практический навык запоминать текст целиком на основе пространственных ассоциаций, а в ренессансной науке, от Марсилио Фичино до Джордано Бруно, стало пониматься как магический способ овладения миром благодаря умению помнить все детали.
Конечно, думать, что пражские каббалисты из гетто действительно пытались создать искусственных людей – все равно что предполагать, что Пушкин приносил в одном из своих имений настоящие жертвы Аполлону или что Эйнштейн и в быту считал все относительным. На самом деле каббалистическое искусство знания букв, определяющих строение мироздания, – результат столкновения еврейства с эллинистическим миром: на рубеже эр для многих евреев родным языком был уже греческий. От греков иудеи узнали, что буквы могут быть цифрами, условными символами, и что