Проблема выживания. Николай Басов
оображающую голову. Потому что предстоял выпускной экзамен по математике, от которого зависело, что он будет делать дальше, куда направит свои стопы, как говаривал отец, обсуждая всевозможные институты и продолжение Ростикова образования.
Он открыл глаза… и скатился с раскладушки, запутавшись в одеяле, которым поверх пледа, под которым он спал, подражая отцу, должно быть, «утеплила» его мама, когда он уже уснул. Она не одобряла, когда кто-то спал во дворе только под пледом, говорила о росе, прохладном воздухе и возможных тарантулах. Все это ерунда, тарантулов у них сроду никто не видел, а прохладный воздух идет только на пользу. Как отцу.
И тогда понял, почему солнце светит сверху на его несчастную голову – он проспал. Ростик посмотрел на часы, оказалось, уже половина двенадцатого… Проспал!
Нет, на двенадцати стоит не маленькая, а большая стрелка, а маленькая… Она чуть зашла за шесть часов. Значит, сейчас начало седьмого?
Он поднял голову, посмотрел на солнечный диск, висевший в зените, пробивающий не только реденькие сероватые облачка, но и хитроумно обошедший спасительную вишню, под которой летом он спал сколько себя помнил, с младенчества, а ночевал уже года три, с тех пор, как мама поддалась уговорам отца, что Рост, мол, уже большой.
Итак, часы врали, они остановились, пока он спал, а потом пошли снова и сейчас, почти в полдень, пытаются утешить тем, что он может еще успеть на экзамен. Взвесив такую возможность, Ростик нашел шлепанцы, вырезанные из старых кедов, и пошел в дом.
– Мам, мама!
Ему не отвечали. Он дошел до третьей, самой дальней комнаты, где размещалась родительская спальня, и с удивлением уставился на кровать. Итак, мама не убрала за собой постель – определенно, мир сошел с ума!
Ну, с отцом все понятно, он еще месяц назад ушел на какую-то свою «летневку», потому что такая у него работа – он радиоинженер, связист, «маркони» и вообще у них в городе личность легендарная, поскольку один из немногих общался с живыми иностранцами на зимовках. Знает три чужих языка и говорит на них быстрее, чем по-русски. Его не будет почти до Нового года, да и то если его не уговорят остаться на зимовку, то есть на остаток года.
Но вот почему мама проявила такое несовместимое с ней вольнодумство, вернее сказать – распущенность? Она главврач «Скорой помощи», у нее страсть к чистоте и аккуратности – со студенческих времен или даже еще раньше, от воспитания… Что с ней-то произошло?
Ростик нашел крынку молока с куском хлеба, намазанным медом, чтобы хлеб как следует пропитался, как он любит. Значит, она все-таки о нем подумала, когда убегала невесть куда, невесть когда.
Над молоком на стене висели часы. Ростик подошел поближе. Так и есть, четверть седьмого, он не мог опоздать на экзамены, потому что часы эти отец выиграл на собачьих гонках года три назад на Аляске, они заводятся раз в две недели, и точность хода у них сравнима с морскими хронометрами. Так говорил отец, а значит, так и есть. В городе, говорил он, могли врать все остальные часы, особенно в головах начальников, но эти – показывали абсолютное астрономическое время.
Но как же тогда быть с солнцем? Значит ли это, что сегодня, второго июня шестьдесят седьмого года, в пятницу, в день его первого и самого важного из выпускных школьного экзамена мир сделался каким-то другим? Отца бы спросить, но он далеко, а установить прямую связь с ним почти невозможно, потому что из их широт до Арктики «досигналить» очень трудно.
Одевшись в свои любимые брезентовые черные «техасы» с заклепками и серую футболку, Ростик торопливо сжевал хлеб, махнул рукой на раскрытые где-то в середине учебники и вышел на улицу.
Их привычная Октябрьская улица уходила одним концом к парку Победы со стадионом, а другим – к центру Боловска, где располагался райком, Дом культуры и памятник вождю. Город был вовсе не так мал, как некоторые думали, в нем имелись филиалы Воронежского университета и Харьковского политеха, обсерватория и куча заводов.
Сейчас улица выглядела странно. И не потому, что их привычная скамейка у калитки, которую отец увековечил из кирпичей на месте старой, деревянной, на которой он когда-то сделал маме предложение, выглядела слишком резко, как на контрастной фотографии. И даже не из-за того, что двухсотлетняя акация, нависшая над скамейкой, самое старое дерево в городе, не дрожала ни единым листом. А потому, что почти все жители улицы вышли к калиткам своих палисадничков и слишком негромкими, опасливыми голосами переговаривались, нервно поглядывая в сторону центра. Или вверх, на солнце, которого не могло быть там, где оно находилось.
Здороваясь на ходу, Ростик побежал по улице. Школа – вот где сейчас должны были разрешиться его сомнения. Если экзамены уже начались, значит, врал даже отцовский призовой хронометр, а если нет… Ну, тогда Ростик не знал, что и думать.
Но далеко он пробежать не успел, на углу, разогнавшись под тополями, он врезался в Кима и Любаню, которые торопливо шли в противоположном направлении. Ким, корейская душа, успел выставить руки, а Люба, конечно, взвизгнула, впрочем, не очень, она была выдержанной девушкой.
– Ты чего так несешься? – спросил Ким в