Блики, или Приложение к основному. Василий Иванович Аксёнов

      А

      Может, не так оно и важно, но сказать об этом следует: сидя на диване и глядя в раскрытое окно, Иван видит от Кировского проспекта только верхнюю часть двух домов – сразу за Карповкой, чётного и нечётного, – на карнизах которых днём и ночью, как бакены по фарватеру судоходной реки, белеют большие трёхмерные буквы. И если не рассматривать их врозь, как дорожные знаки на автомобильной трассе, а осознать как выстроенную по чьей-то воле шеренгу и озвучить, получится призыв, кратко выражающий идею руководства.

      Иван подумал, будто ночь – обеденная пора, когда сон съедает твоё время, а день – что-то вроде папиросы, которую выкуриваешь до гильзы. Причём не редкость и обмен: сон тебе скупо – время, ты ему – щедро – папиросу, а в довесок вино или водку. Ну и следом: «То, что я думаю, зачастую бывает не умным, не глубоким, а поверхностным. Отсюда делаю вывод, что ум мой – элемент пассивный, действует вынужденно, то есть когда моя личность совершает опрометчиво или готова совершить ошибку, которая и заставляет его, ум мой, срочно “выглянуть в окно”, а повседневными делами в моей голове заведует не он, а кто-то другой, обученный и назначенный из первой мелькнувшей мысли, от тени ли её, составлять слова или фразы, такие, например: “Смеркается”, “Чего-нибудь поел бы” или “Будет дождь”… Будет дождь… Дождя не будет. Не предвидится. Хотя, в таком-то климате, кто знает…» – отвернулся от окна и вспомнил.

      На крыше того, чётного, дома видел он однажды кровельщика. С гибким, громкоголосым, пружинистым листом оцинкованной жести на бритой голове, придерживая лист руками, шёл кровельщик вдоль ряда белых букв и был с ними вровень. Крышу он латал за гласной «Я».

      «Интересно, – подумал Иван, – чем заняты несколько миллиардов нервных клеток моих ленивых мозгов в свободное от капризов самонадеянной единицы “я”, моей персоны, время?»

      Взяв ручку, Иван записал:

      «Сегодня утром Ион звонил в Елисейск, говорил с Осей, хотел узнать об отце. Ося сказал:

      – Я выпросил машину в дэрсэу и вывез ему из леса дрова.

      – Все?

      – Все. До последнего полена. Там оставалось-то…

      – Немного.

      – Да не заботься ты, не беспокойся, до осени протянет. Летом – суп сварить, чай подогреть да баню истопить, сам знаешь… Хламу полно кругом, гнилья – топи. Не лютые морозы.

      – Осенью приеду, напилю, – сказал Ион. – И что?

      – Ничего, – сказал Ося, – выпили с ним, посидели и…

      – Я не расслышал. Громче говори.

      – Жаловался, говорю, на вас.

      – А-а, – сказал Ион. Спросил, помедлив: – Плакал? Чуть только выпьет…

      – Нет, ругался, – сказал Ося. – Ну, не ругался, а ворчал. Не пишет, говорит, никто. Тебя, скорей всего, в виду имел.

      – Понятно, – сказал Ион. – А у тебя как? Дети? Танька?

      – Нормально… только…

      – Что – только?

      – Так, не знаю… да, нормально.

      – Что, что?

      – Помнишь, рассказывал тебе про звезду… в окне?

      – На гараже?

      – Ну да, на бывшей церкви. На Седьмое воздвигали…

      – Помню. И что?

      – А тут увидел дальше…

      – Увидел? Что увидел? Ты про что?

      – Да как-то… ладно, ерунда. Я лучше, будет время, напишу. Обдумать надо…

      – Ыш… ыш… опять плохо слышно, как из-за стенки.

      – Не знаю. Мне – хорошо, как будто рядом.

      – Алё! Что ты увидел?! Ыш!

      – Я слышу, слышу.

      – Ты что увидел там опять? – и телефонной трубке: – Эй…

      – Да я про память… мы с тобой об этом говорили… Отчим поднимается…

      – Ну? Теперь слышу, продолжай.

      – …идёт к постели… помнишь, кровать у нас стояла, мы после унесли её в сарай, – говорит Ося. – Да ерунда всё это. Напишу…

      Ион