У попа была граната. Олег Северюхин
олняли любые прихоти. И их не обижало даже то, что к месту и не к месту она и её подруги повторяли, что мужиков нынче нет, повывелись, и сейчас женщина преспокойно может обходиться без мужчины, благо и медицина на таком уровне, что мужчина становится лишним элементом для продолжения рода человеческого.
Когда она приходила в манеж в блестящих лаковых сапожках, то приносила с собой дезорганизацию в ход тренировок лошади. Все неслись к ней поздороваться, сказать очередной комплимент, похвалить новую помаду цвета «красный металлик» как у новенькой «Феррари», и засвидетельствовать свое почтение под скептическим взглядом современной богини. Какое уж тут преодоление препятствий, какое спокойное выполнение элементов «направо кругом» и «налево кругом», так необходимых для обучения лошади красивому ходу на конкуре?
Как только она появлялась, то уходил я, и вообще старался определить какую-то систему в хаотичности её появлений на тренировках, чтобы уменьшить количество этих коротких встреч.
Вероятно, я плохо изучал в школе А. С. Пушкина, потому что добился поразительно обратного эффекта. То я переходил дорогу прямо перед её автомобилем. То женщиной, которой я подавал руку при выходе из автобуса, вдруг оказывалась она. То в самый неподходящий момент случалось, что кроме меня некому отрегулировать вдруг ставшими длинными для нее стремена или кроме меня некому было подержать ее лошадь на период ее кратковременного отсутствия для подкрашивания губ.
В конце концов, мне было прямо заявлено, что я сухарь и невежда, которому можно было бы и увидеть проявление интереса со стороны женщины.
Мое молчание было истолковано как подтверждение правильности сказанных ею слов, и с этого времени я стал объектом ее насмешек. И чем меньше я на них реагировал, тем большую активность проявляла она.
Мне казалось, что она уже переступает все разумные пределы, и настанет тот момент, когда я подъеду к ней и спрошу:
– Чего тебе от меня надо?
Но всё закончилось совершенно по-иному. В комнате хранения снаряжения отвалился старый кованый крючок, на котором висело оголовье её лошади. Она стояла с молотком и пыталась гвоздями прибить крючок, но рассохшееся дерево не желало держать в себе гвозди, и крючок с завидным постоянством падал на пол вместе с оголовьем. Я подошел к ней, взял молоток и оглянулся по сторонам, чтобы найти какую-нибудь палочку, которую можно вставить в отверстие от старого гвоздя, укрепить место крепления и прибить крючок.
И снова со словами, – мужики пошли, гвоздя вбить не могут, – она выхватила молоток из моих рук и с размаху ударила им себе по пальцу.
Молоток упал на пол, было видно, что ей чертовски больно, она бы с удовольствием завизжала и начала трясти руку, но мое присутствие если её не останавливало, то мешало проявлению чувств.
Я взял её руку и подул на побелевший палец.
– Успокойся, – сказал я как можно ласковее, – сейчас мы еще подуем, и пальчик болеть не будет.
Она посмотрела на меня и вдруг превратилась в обыкновенную девочку, ее красивые глаза наполнились крупными слезами, она уткнулась головой в мою грудь и тихо заплакала.
Все, кто приготовился выслушать умильный рассказ о том, в каком подвенечном платье была невеста, будут сильно разочарованы, потому что это было только началом истории.
В конном клубе я появился совершенно случайно. На последнем курсе академии моя жена поставила ультиматум: или мы остаемся в Москве, или разводимся, потому что снова на границу она не поедет.
Для арбатского пограничного округа мои руки не были достаточно волосатыми, поэтому я не стал устраивать скандалы и быстренько оформил бракоразводные документы, благо детей у нас не было, решали заводить их после академии. Далеко вперед смотрели.
Для того, чтобы не маяться дурью по воскресеньям, я и записался в конный клуб, не афишируя, кто я такой и откуда у меня достаточно профессиональные навыки верховой езды. В училище нас учили, не жалея того, что относится к категории детородных органов, а на границе всегда приходилось быть на высоте, чтобы никто из солдат не подумал усомниться в том, что офицер не умеет делать все.
В клубе я занимался по собственной программе по ксерокопии Устава кавалерии, отрабатывая приемы управления лошадью и других элементов, которые относятся к выездке. Мои старые брюки-галифе, хромовые офицерские сапоги и кожаная куртка с кепкой делали меня совершенно не похожим на современно одетых людей, переносясь вместе со мной куда-то в пятидесятые годы прошлого столетия.
Мы немножко отвлеклись. Прижав к себе плачущую девушку, я легонько гладил ее по голове и шепотом просил успокоиться.
– Почему ты так относишься ко мне? – говорила она всхлипывая. – Почему мне приходится бегать за тобой, чтобы привлечь твое внимание. Неужели я такая нехорошая, что меня нельзя любить?
– Давай я вытру твои слезы, затем мы пойдем в кафе, где можно спокойно поговорить. Мне многое нужно сказать тебе, чтобы ты поняла меня и решила, как нам быть дальше, – сказал я.
– У тебя есть жена и дети и ты не можешь уйти от