Тайный суд. Вадим Сухачевский
пришло мгновенно.
– А вот так… – С этими словами он взобрался на подоконник.
У них был высокий второй этаж, внизу – булыжная мостовая. Сзади слышалось:
– Юрочка, стой! Разобьешься!.. – но на раздумья уже не оставалось времени. Да и страха в тот миг почему-то не было совсем…
Приземлился он неудачно, что-то хрустнуло в лодыжке, но боли не почувствовал, просто одна нога стала тяжелой, какой-то не своей, к тому же очки свалились с носа, стекла разлетелись осколками, а без очков он был совершенно слеп, и все-таки удалось пробежать полквартала и распознать Константина Изольского в движущемся пятне.
Страх охватил только после того, как выпалил: «Туда нельзя, там засада!» – и Константин поспешно скрылся в переулке. То был страх не за себя, а за Катюшу и ее отца: если те, с наганами, заметят его отсутствие, они все поймут, и тогда наверняка Изольским несдобровать…
Как с неживой ногой возвращался обратно, как взбирался затем по водосточной трубе – ничего не помнил, точно было не с ним. Помнил только, как потом Катюша спрашивала:
– Ты ногу ушиб? Больно, Юрочка?
Он отмахивался – пустяки, мол. Самое странное – действительно тогда не чувствовал боли! И героем себя не ощущал, просто осознавал, что на какой-то миг внезапно перестал быть двуногим без перьев. Хотя, разумеется, приятно было слышать, как Катюша приговаривала весь вечер: «Ты герой, Юрочка, ты самый настоящий герой!»
Куда она делась потом, Катенька Изольская? Куда-то исчезла, как почти всё и все из той жизни…
Лишь после того, как ночью «кожаный» со товарищи, раздосадованные, ушли, – вот когда только проснулась боль. Да какая! Ходить был уже не в силах. Позвали доктора Каюкова, тоже соседа, тот на дому у Изольских делал ему операцию и все удивлялся:
– Не пойму, как ты еще до ночи продержался-то! Ну потерпи, милый, еще чуток потерпи… Эх, времена! Обычного новокаина ни за какие деньги не сыщешь!
После этого осталась небольшая хромота на всю жизнь. А тогда, во время операции, Юра стискивал зубы от боли и, чтобы не кричать, вспоминал те последние слова отца: «трава», «страдание»…
И вот теперь он вдруг прочел их в письме этого загадочного Г.Т.Д. Откуда тот мог их знать? Хорошо, допустим, про какой-то Тайный Суд, если таковой в самом деле когда-то где-то существовал, он мог разузнать что-либо, но те последние слова отца… Да никто на свете, кроме него, Юрия, их тогда не слышал, и после никому он о них никогда не рассказывал. Поэтому никакие самые изощренные специалисты по провокациям никоим образом узнать о них не могли, кроме как разве что на каком-нибудь спиритическом сеансе!..
Он еще раз пробежал глазами письмо. «Трава» и «страдание» стояли там последними в ряду из пяти слов, а перед ними…
Вот они! «Палка», «камень», «веревка»… Что, если эти три слова отец тоже тогда, перед самой смертью, произнес, но он, Юрий, в тот миг их просто-напросто недослышал? Теперь, однако, он был уверен, что именно это, причем в такой точно последовательности, отец тогда и проговорил: «Палка – камень