Мои воспоминания. Под властью трех царей. Елизавета Нарышкина

Корпия (от лат. carpo – щипать) – нащипанные из тряпок нитки, употреблявшиеся при перевязке ран.

«барабанный бой, сигнал сбора» (фр.). Ср. в русском военном лексиконе «генерал-марш» – барабанный бой, служащий сигналом для выступления армии в поход.

Сохранилось письмо Гапона к Е.А. Нарышкиной, написанное в пору, когда он заканчивал образование в духовной академии, служил священником в приюте Общества Синего креста и преподавал Закон Божий в Ольгинском приюте для бедных. С помощью митрополита Антония и, вероятно, не без протекции Нарышкиной, летом 1903 г. он был назначен священником пересыльной тюрьмы. Приводим письмо целиком: «Ваше Высокопревосходительство, глубокоуважаемая Елизавета Алексеевна! Осмеливаюсь послать свой рассказ, скорее чистосердечную исповедь во всех своих прегрешениях, имеющих отношение к одному из приютов Синего креста. Прочитав своего рода страницу из книги моего бытия, Вы увидите (если уже не догадались) ту психологическую причину, а также представите и то психологическое состояние, в котором я очутился, желая рассказать Вашему Высокопревосходительству свое дело в общих чертах. Это – попытка избежать неизбежное, т.е. не говорить нечто худое об одном представителе общественной благотворительности, в котором я к сожалению горько разочаровался. Как-то совестно было вводить Вас в мир грязных сплетен и интриг, возросших на почве благотворительности и среди благотворителей, и в то же время как-то опасно было, защищая себя, явиться в Ваших глазах выпустившим из виду заветы Христа: не судите, да не судимы будете. Глубокоуважаемая Елизавета Алексеевна, искренне Вам говорю, все происшедшее оставило в моем сердце неизгладимый след, неизгладимое во мне впечатление. Впервые я увидел, как трудно бывает узнать людей и их дела и как, подобно испорченному, но крепкому ореху, они бывают горько-противны человеку, еще не искушившемуся в сей жизни, но раскусившему их. Впервые отверзлись мои духовыне очи, и я увидел, как люди умеют ловко плыть по житейскому морю и как они, подобно летучей мыши в известной басне, то лицемерно парят в вышине, то лицемерно опускаются на грешную землю с целью якобы помочь нести тяжелый жизненный крест страждущему своему ближнему; а между тем со взором коршуна и с наклонностями вампира зорко бросают взоры вокруг себя и с талантливостью, достойной лучшего дела, зачастую когда и пред кем им нужно нагло и лживо освещая поступки и незначительные ошибки брата своего, стремятся на развалинах чужого несчастного счастья создать себе чуть ли не памятник мнимого величия и славы. Верите ли, Ваше высокопревосходительство, теперь иногда я как бы ощущаю ту страшную борьбу, которая ведется точнее не за существование прямо, а из-за создания своих собственных алтарей своему собственному пустому эгоизму; как бы слышу стоны и предсмертное хрипение побежденных. Страшно! Страшно и за себя… и думаешь, как нужно быть осторожным и осмотрительным… и невольно понимаешь, что нет у тебя поддержки более сильного и верного среди тебе подобных. Только теперь начинаешь сознавать, что такое распятый Христос для мира, давший последнему возможность хотя сказать: “Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение”. Правда, на земле пока нет мира, нет и благоволения между людьми, но сам Христос и Его Святейшая кровь служит кормчим и балластом, благодаря чему корабль человечества, плывущий среди громадных бушующих волн неверия, голода, холода, лжи, зависти, насилия… не потонет – наоборот является твердая надежда, что когда-нибудь человечество может быть уже обновленным, достигнет тихой пристани и радостно вместе с ангелами оно, увидя воочию Христа, воскликнет дивную ангельскую песнь: “Слава в Вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение”. Да будет. Да будет Спаситель и с Вами. Пусть он Всемилостивый почаще возбуждает в Вашей душе светло-тихое настроение, которое так благотворно, лучше всякого лекарства, действует и на организм человеческий. Заканчивая свое несколько многословное письмо, я осмеливаюсь сказать Вам “спасибо” за вчерашний добрый Ваш прием меня, за то, что Вы меня еще не забыли. Адрес мой: Духовная Академия, где я состою на последнем курсе. Что будет весной, когда я окончу, не знаю. Но хотелось бы остаться на службе в Петербурге. Владыка митрополит Антоний, по-видимому, не внял наветам моих врагов. Не знаю. С глубоким уважением и почитанием остаюсь. О. Георгий Гапон. 22 дек[абря]. 1902. NB. Правдивость фактов, указанных в рассказе-исповеди проверена и подтверждена негласным следствием» (печатается по: Нарышкин А.К. В родстве с Петром Великим. Нарышкины в истории России. М., 2005. С. 538—539). Гапон оставил о Е.А. Нарышкиной следующий отзыв: «Я имел случай наблюдать жизнь высшего общества и нашел ее далеко не завидной. Как в разговорах своих, так и в поступках люди эти никогда не были искренни. Вся жизнь их была нудная, скучная и бесцельная. Их интерес к благотворительности был порывист и поверхностен… Тем не менее, в обществе этом была женщина, которую я глубоко уважал. Это была Елизавета Нарышкина, старшая гофмейстерина при императрице, дама высшего аристократического круга, весьма любимая царем и императорской фамилией. Женщина добрая и умная, она была основательницей многочисленных благотворительных учреждений, вполне удовлетворявших своему назначению. Она часто приглашала меня к себе, и мы подолгу разговаривали. Благодаря ей я стал идеализировать императора Николая II. Она рассказала мне, что, когда он был ребенком, она носила его на руках и на ее глазах он вырос; она уверяла меня, что знает его как своих детей, и отзывалась о нем как о действительно добром, честном человеке, но, к сожалению, совершенно бесхарактерном и безвольном. В моем воображении создался образ идеального царя, не имевшего только случая показать себя, но от которого только и можно было ожидать спасения России. Я думал, что, когда наступит момент, он покажется в настоящем своем свете, выслушает свой народ и сделает его счастливым» (Гапон Г. История моей жизни. М., 1990. С. 27—28).

В сохранившемся фрагменте чернового варианта воспоминаний Е.А. Нарышкина пишет более определенно и резко: «Вспоминая это время, я невольно грустно сравниваю поступок monseigneur Affre с иным, проявленным нашим духовенством во время мятежа в Петербурге 9 января настоящего года. Как высоко могли показать себя наши иерархи, выступив посредниками между обманутыми рабочими и правительством царским. Во время всеобщего смятения одно духовенство спало мертвым сном, из среды его слышно раздавалось одно только имя Гапона. Ни о. Иоанн, который сам говорит <…> государю: “Ваш народ меня любит”, и к которому вся Россия стекалась с верой в силу его молитвы <…>, ни митрополит Антоний, очень популярный среди народа, – не подняли голоса, не пришли на помощь к этим бедным овцам, чтобы помочь им разобраться во всем» (РГАДА. Ф. 1272. Оп. 1. Д. 1088. Л. 7 об.).

Имеется в виду Сергий Радонежский.

Имеются в виду митрополиты Московские Алексий, Филипп и Гермоген.

См.: Два письма протоиерея русской посольской церкви в Париже Иосифа Васильева к нантскому епископу Александру Жакме. СПб., 1861.