Мои воспоминания. Под властью трех царей. Елизавета Нарышкина
на камне. Она справедливо имела репутацию женщины большого ума, но не понимала и презирала все, что было похоже на восторженность и всякое внешнее проявление какого бы то ни было чувства. Так, я помню, как однажды на панихиде по одной молодой княгине Голицыной, умершей 18-ти лет в первых родах, она заметила про одну даму, которая плакала навзрыд, что она была «bien provinciale de pleurer de cette façon»330. Мы ездили каждое воскресенье с ней к обедне к Татьяне Борисовне Потемкиной (мамá была в эти дни в Михайловском дворце) и стояли впереди нее. Если мне случалось, забыв все, погрузиться в усердную молитву, я чувствовала на плече сухие пальцы бабушки, и ее голос у моего уха произносил: «Ne vous exaltez pas!»331 Несмотря на то что я более всех походила на своего отца, с которым она никогда не могла сойтись, так как их натуры были прямыми противоположностями, она меня очень любила, хотя ни в чем не проявляла своей нежности. Понятно, что я не чувствовала себя ободренной к откровенности в такой атмосфере и что я более и более замыкалась в моем внутреннем мире. Мамá замечала это с некоторой досадой и говорила мне иногда: «Vous avez toujours vos poses de phénomène incompris»332. Феномен?! Я?! Как далека я была от такого представления о себе. Я слишком болезненно чувствовала почти смешное различие между тем, чем я желала быть, и тем, что я была.
Моя привычка думать и составлять самостоятельно свои заключения выработала во мне ясный ум и прямую совесть. Эти свойства были драгоценным для меня даром при моей способности к увлечениям – они были моей нравственной уздой. Я не могла действовать по неведению и потому никогда не теряла сознания своей ответственности. Основанием моей внутренней жизни было религиозное чувство, очень сильное. Крест представлялся мне последним выражением любви, доходящей до страдания, и я его видела в том же сиянии, в котором предстал пред апостолами Христос на Фаворской горе во время беседы о будущем своем кресте. Эти восторги происходили скорее от поэтического чувства и потому, увы, были мимолетны, но на время отрезвляли меня от светского чада. Я упрекала себя в моей любви к наслаждениям жизнью и под влиянием этой мысли написала следующее стихотворение:
Lorsque du premier bal, la grâce enchanteresse
Verse à flots ses trésors de lumière et de fleurs,
Et que d’un air dansant, le son rempli d’ivresse
Vous fait rêver, enfant, et palpiter le cœur,
Lorsque d’un pas léger, vous parcourez la salle
Au son brillant de l’air, qui gaiement retentit
Et que l’œil animé, vous effleurez la dalle,
Le plaisir est bien grand et votre coeur bondit.
Mais après ce plaisir, où l’âme s’abandonne
Que reste-t-il, enfant? Un brillant souvenir?
Pas toujours, et déjà, votre cœur en frissonne,
Au souvenir se joint un douloureux soupir.
Lorsqu’en rentrant du bal, votre tête se penche
Sur la main dégantée ou brillent des joyaux
Quel sont tous les pensers dont votre esprit s’épanche,
Pourquoi sont-ils amers, vos sentiments nouveaux?
Pourquoi le lendemain voit-on planer une ombre
Sur votre bleu regard hier encore si riant?
Pourquoi ce front candide a-t-il pris un air sombre
Lorsque la veille encore il était si brillant?
Pourquoi vous surprend-on à faiblement sourire
Pendant un long récit, que vous n’écoutez pas
Et lorsque par hasard, d’heureux éclats de rire
S’échappent près de vous, soupirez-vous tout bas?
Ah! c’est que votre esprit est au bal de la veille,
C’est qu’il vous montre encorе ses tableaux enivrants
C’est que des mots flatteurs enchantent votre оreille
Pendant qu’autour de vous babillent des enfants.
Autour de vous toujours, le quadrille se presse
Vous vous sentez encore dans le flot tournoyant
Et
«слишком провинциальна, проливая столько слез» (
«Не увлекайся!» (
«У вас всегда вид непонятого феномена» (