Погода. Дженни Оффилл
Часть первая
Утром заходит просветленная. У просветления несколько стадий; ей кажется, она на предпоследней. Эта стадия не поддается описанию; назвать ее можно только японским словом. Слово означает «ведро черной краски».
Подбираю книги для отчаявшегося адъюнкт-профессора[1]. Тот уже одиннадцать лет пишет диссертацию. Я пачками выдаю ему бумагу. Канцелярские зажимы и ручки. Диссертация посвящена философу, о котором я никогда не слышала. Малоизвестный, но «оказавший важнейшее влияние на развитие философской мысли». Малоизвестный, но важнейший, вот как!
Вчера жена адъюнкт-профессора повесила записку на холодильник. «Твое занятие приносит деньги?» – написала она.
Человек в поношенном костюме не хочет, чтобы ему уменьшили штрафы. Он рад поддержать наше учреждение. После обеда заходит блондинка с ногтями, обгрызенными до мяса, и уходит, набив сумку туалетной бумагой[2].
Решаюсь заговорить с одним посетителем о вакцинации, с другим – о позднем капитализме. «Вам не хочется, чтобы вам снова было тридцать?» – спрашивает одинокий и печальный инженер. «Никогда», – отвечаю я. А потом рассказываю анекдот про путешествия во времени.
Путешественников во времени не обслуживаем.
Путешественник во времени заходит в бар.
По пути домой прохожу мимо продавщицы вертушек. Их иногда покупают обкуренные студенты. «Сегодня ничего не продала», – говорит продавщица. Покупаю Илаю вертушку. Она синяя с белым, но когда крутится, становится просто синей. Не забудь наменять четвертаков, напоминаю я себе.
Четвертаки мне меняет Мохан из лавки на углу. Я замечаю, что у него красивая новая кошка, а он говорит, что видит ее впервые. Но, пожалуй, оставит, ведь жена его разлюбила.
«Жаль, что ты не настоящий психотерапевт, – говорит муж. – Мы бы тогда разбогатели».
Генри опаздывает. А я, между прочим, специально арендовала машину, чтобы не опоздать. Наконец он приходит, насквозь мокрый. Ни плаща, ни зонтика. На углу останавливается, отдает мелочь женщине в пончо из мусорных мешков.
Брат однажды сказал, что скучает по наркотикам, потому что те заглушали голос мира, который постоянно от него чего-то требовал. Понимаю, сказала я. Мы как раз ходили по супермаркету. Здесь каждая вещь требовала обратить на нее внимание. Но за ужасной музыкой голоса вещей были не слышны.
Я попыталась быстро его согреть: взяла ему суп и кофе. Подумала, что он хорошо выглядит. Взгляд ясный. Официантка приносит новый кофейник, кокетничает с Генри. Мою маму раньше на улице останавливали. Говорили: с такими-то ресницами надо было родиться девочкой! А то какой от них прок.
К супу приносят бесплатный хлеб. Я съедаю три куска, а брат рассказывает о своем собрании анонимных наркоманов. Одна женщина вскочила и стала возмущаться насчет антидепрессантов. Больше всего ее возмущало, что люди неправильно их утилизируют. У червяков из канализации взяли пробы и выяснили, что они все напичканы паксилом и прозаком.
А потом этих червяков съедают птицы и не хотят улетать в теплые края. Они строят очень красивые гнезда, но не спешат спариваться. «Но им же стало лучше? – спрашиваю я. – Они стали больше успевать?»
Окно в спальне открыто. Если высунуться наружу и вывернуть шею, видно Луну. Древние греки считали Луну единственным небесным телом, похожим на Землю. И думали, что там живут звери и растут растения в пятнадцать раз выносливее и крепче.
Сын приходит и говорит: мам, сейчас тебе кое-что покажу. И показывает пачку жвачки, но на самом деле это розыгрыш. Берешь жвачку, а из пачки выскакивает пружинка. «Смотри, больно будет», – предупреждает он.
Ай.
Я зову его посмотреть в окно. «Это убывающая Луна», – говорит Илай. Он знает про Луну столько, сколько я не узнаю никогда. В старом садике их учили песенке про фазы Луны. Иногда он поет ее нам за ужином, но только если мы не просим.
Хоть с Луной все будет в порядке, думаю я. Хоть о Луне никто не тревожится.
У входа в школу нас встречает тетя с рупором. Предупреждает родителей, чтобы не входили и оставляли детей за красной чертой. «Безопасность прежде всего! – кричит она. – Безопасность прежде всего!»
Но Илай иногда плачет, когда его оставляют в шумной толпе. Он не любит один идти через огромную столовую. Однажды он застыл посреди зала и стоял так, пока кто-то из сотрудников не взял его за локоть и не увел на место.
Поэтому сегодня мы пробегаем мимо тети с рупором и направляемся сразу к месту сбора. Друг Илая уже сидит за столом и ест печенье в виде зверушек; Илай не плачет, зато у выхода на меня набрасывается тетка с рупором. «Родителям входить запрещено! Нельзя сопровождать детей!»
Как же она любит свой рупор. Когда она на меня орет, что-то во мне закипает, но я выхожу на улицу и говорю себе: забудь.
Я запрещаю себе думать, что школа большая, а Илай маленький. Я уже делала эту ошибку раньше, в другие
Оказывается, воровство туалетной бумаги в нью-йоркских библиотеках – очень распространенная беда. Библиотекари даже вешают предупреждения в туалетах, что воровство бумаги – уголовное преступление.