Лучше Ницше, чем никогда. Андрей Бычков

Лучше Ницше, чем никогда - Андрей Бычков


Скачать книгу
е в своей первой речи говорил о «последнем человеке». «Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким». ««Мы ставим свой стул в середине, – говорит их («последних людей» – А.Б.) ухмылка, – одинаково далеко от умирающих воинов и от довольных свиней». Но это посредственность, хотя и называют ее теперь умеренностью»». Заратустра ищет и находит перспективу: он противопоставляет «последнему человеку» сверхчеловека. И мы не скроем, что если уж речь зашла о текстах, то нашей задачей будет противопоставить и «писателям для последних людей» сверхписателей. Рассудит история? Рассудит, прежде всего, битва. И битва возвращается. Вот оно – вечное возвращение равного. Стремительный концепт Ницше – чеканить на мгновении признаки вечности. Сбросить вслед за Заратустрой с плеч карлика тяжести – дух уныния, усталости, поражения. И отчеканить победу. Сверхчеловек это не какое-то фантастическое существо, это человек, поднятый над самим собой.

      Бодрит свежий ветер. Пора проветрить времена. «Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!» «Сколь многое еще возможно!» Так говорил Заратустра.

      Ницше – самый русский из европейских писателей. Ницше – Достоевский наоборот. Он признавал это сам: «…странно, но я ему благодарен, хотя он неизменно противоречит моим самым сокровенным инстинктам». «Достоевский – это единственный психолог, у которого я мог кое-чему научиться; знакомство с ним я причисляю к прекраснейшим удачам моей жизни». Вслед за Достоевским (и, конечно, вслед за Шопенгауэром) Ницше продумывает самые трагические основы жизни. И – делает прямо противоположные выводы. Ницше «узрел обратный идеал: идеал веселейшего, полного жизни и мироутверждения человека, который не только научился мириться и ладить с тем, что было и есть, но хочет его повторения». Он возвращает (в силу вечного возвращения – не так ли?) древнейший герметический принцип «Что вверху, то и внизу. Что внизу, то и вверху». Он разрешает и себе (и нам) бросаться в разные стороны. Твои вершины – это твои пропасти и наоборот. Из твоих скорбей да поднимутся твои радости.

      «Кое-чему научил» его и Лермонтов, правда, все с той же герметической «точностью до наоборот»: «Совершенно чуждое мне состояние – эдакая западноевропейская пресыщенность: описано совершенно очаровательно, с русской наивностью и подростковой умудренностью…». Это о «Герое нашего времени» (в «Ecce homo» русский фатализм, тем не менее, предлагается как последнее лекарство). И – как воскресение – из «Отцов и детей» Тургенева высекается «истовая вера в неверие».

      Вполне вероятно, что русская литература подтолкнула Ницше не только к обдумыванию его основополагающих концептов, но и к выражению их в литературной форме. Его не устраивала философия как система – он видел в этом «недостаток честности». «Так говорил Заратустра» – и поэма, и философский роман, и книга притч. Да ведь и для нас, для русских, система всегда пагубна. Наша философия – это наша литература. Быть может, потому что нами движет другой род познания? Быть может, потому, что нами движет наша чрезмерность?

      Трагедия – по Ницше – рождается из духа музыки: «новая форма познания – трагическое познание, которое, чтобы быть вообще выносимым, нуждается в защите и целебном средстве искусства». О, эта целебная сила иллюзий! А ведь он и Гоголя обожал, в один ряд ставил с Байроном и По. И – еще двадцатилетним – положил на музыку «Заклинание» Пушкина.

      Итак, осмелимся заявить: трагический род познания у Ницше рождается не просто из духа музыки, но, вопреки всем сократовским чертям, из духа русской литературы.

      Увы, мы, русские, прозевали Ницше. Проиграли мы нашего Ницше. «Серебряный век» проиграл. Хотя и спорили о нем и обожали его тогда даже больше, чем Соловьева. Но – промахнулся «Серебряный век». Матушка Россия промахнулась. Вместо славянина Ницше попал в нас немец Маркс со своим социализмом. А акмеизм и символизм (о, Аполлон и Дионис!) пали, затоптанные ордами соцреализма. Даже футуризм с его «переоценкой ценностей» (опять же ницшевский концепт) сдался на откуп «массовым богам». Растаяло «Облако в штанах», штаны запахли гимнастеркой. «Переоценку ценностей» довершил Октябрьский переворот. Грешна матушка Россия! Уж не православие ли подкачало? Недаром слово «грех» и означает – «попадание мимо мишени». А ведь как прицеливались…

      Увы, ницшеанская стрела просвистела мимо. Ну, разве что, слегка задела. И (о, вечное возвращение!) «вернулась» в западную мысль. Ницше «попал» в Хайдеггера, Делеза и Фуко… «Попал» и в литературу, лучшие западные писатели – ницшеанцы. Его мысль «поражает» («порождает») литературу Кафки – первая настоящая вещь Кафки, «Приговор», инициирована последними вменяемыми словами Ницше, записанными на латыни: «приговариваю тебя жить жизнью дьявола». Без фундаментальной мысли Ницше немыслим Джойс – «Бытие и мир от века можно оправдать лишь как эстетический феномен» – чем не кредо автобиографического героя, Стивена, порвавшего с религией? И даже беккетовский абсурд как потеря смысла отсылает опять же к Ницше: «Что значит нигилизм? – Что высшие ценности теряют цену. Что цели нет. Что нет ответа на вопрос «Почему?»». Опять же, Борхес, Томан Манн, Камю… С Ницше появляется загадка, что мы не знаем истины, и его убеждение, что с истиной мы можем лишь экспериментировать, гадать. Что мы можем ее лишь


Скачать книгу