В дебрях Маньчжурии. Николай Байков
той причине, что я всегда носил этот прибор на носу по большой близорукости. Вообще, всех он называл на «ты», не признавая «вы». Как и мне, многим он давал свои прозвища, иногда очень меткие и остроумные. По своему характеру, несмотря на внешнюю грубость и суровость, он был чрезвычайно мягок, деликатен и добр. Как говорили про него товарищи, он «мухи не обидит», и это была сущая правда.
Известно было несколько случаев, когда он отдавал все, что у него было, нуждающемуся, все равно, будь то русский, или китаец, чем он и заслужил общую любовь и расположение. Между приятелями, к сожалению, находились и такие, которые эксплуатировали этого богатыря-ребенка, пользуясь его добродушием, незлобивостью и откровенностью. Должно быть, это в порядке вещей, т. к. типы эти цинично заявляли: «На то и щука в море, чтобы карась не дремал!»
Бобошин был женат, но семья его осталась на родине в Забайкалье, и Акиндин никогда о ней не вспоминал. К женщинам он относился резко отрицательно.
Когда я познакомился с Бобошиным, семья моя оставалась в России и охотник часто приходил ко мне, иногда жил у меня в течение недели и более, и мы совершали с ним охотничьи экскурсии в тайгу. Бобошин считал меня одиноким и привязывался ко мне все более и более. В свою очередь, и я привязался к этому гиганту-ребенку, открывая в нем все новые и новые достоинства.
Жили мы с ним душа в душу, и я начал замечать, что Акиндин меньше пьет и интересуется книгами, которые я давал ему читать. Особенно занимало его чтение народных сказок, басен Крылова и «Записок Охотника» Тургенева.
Так шло время.
Приехала ко мне семья из России. Бобошина не было, он ушел в тайгу и пропадал там более двух месяцев. В ноябре он появился на станции и пришел ко мне, по обыкновению, не зная о возвращении моей семьи.
Войдя в переднюю, он крикнул, как всегда, своим зычным голосом:
«Пенсне! Здравствуй! Я принес тебе мяса, возьми!»
С этими словами он подошел ко мне, пожимая своей огромною рукой мою руку у локтя. Выражение его лица было задорное и веселое, его громоподобный голос и звучный смех наполняли всю комнату, так что стекла в оконных рамах дребезжали. Но, разговаривая с ним, я заметил, что выражение его лица изменяется, веселость пропадает, уступая место недоумению и растерянности. Немного погодя, он начал всматриваться в мои глаза и пристальный взор его омрачился; он что-то понял и сообразил, молча и с упреком пронизывая меня острым, испытующим взглядом своих карих, глубоких глаз.
«Пенсне! – начал он – Да никак у тебя, баба!? Я сразу почувствовал это, как только вошел сюда! Ну, прощай! Я иду!»
Произнеся это, Бобошин круто повернулся кругом и быстро направился к двери. Я бросился за ним, стараясь его удержать объясняя, что ко мне приехала семья, что не может повлиять на наши отношения; но все напрасно.
Только на пороге он повернул ко мне голову и сказал, стараясь сдержать свое волнение:
«Пенсне! Брось! Ей-ей, брось!»
Я стоял у крыльца на улице, ошеломленный и звал его вернуться и поговорить, но,