Старший трубач полка. Томас Харди
тные. В ходе его развития воспроизведены без прикрас почти исключительно подлинные события тех лет, сохранившиеся в памяти очевидцев-старожилов, ныне уже усопших, но хорошо знакомых автору в дни его детства. Если бы эти воспоминания были использованы полностью, они составили бы книгу, втрое более объемистую, нежели история «Старшего трубача драгунского полка».
До середины нынешнего столетия и даже несколько позднее в местностях, более или менее отчетливо обозначенных в повествовании, не было недостатка в различного рода напоминаниях о тех событиях, на фоне которых оно протекает, – я имею в виду наши приготовления к обороне перед угрозой вторжения в Англию Бонапарта. Изрешеченная пулями дверь сарая, превращенная каким-нибудь одиноким воякой в импровизированную мишень для упражнения по стрельбе в цель из кремневого ружья в дни, когда с часу на час ожидалась высадка на наших берегах чужеземных войск; груда кирпичей и комья глины на вершине холма – остатки очага и стен глинобитной хижины, жилища смотрителя маяка; изъеденные червем древки и металлические наконечники пик – доспехи тех, кому не досталось лучших; земляные насыпи на холмах, еще сохранившиеся от лагерных укреплений; части военного обмундирования ополченцев и прочие пережившие свое время реликвии столь живо возрождали в моем детском воображении перипетии военных лет, что никакие многотомные исторические фолианты не могли бы их заменить.
Тот, кто когда-либо пытался сложить в связное повествование отрывочные сообщения очевидцев, знает, как трудно восстановить истинную последовательность событий по таким случайным свидетельствам. Газеты того времени оказывают в этом случае неоценимую услугу. Для успокоения тех, кто любит правду без вымысла, я хочу еще упомянуть, что «Обращение ко всем англичанам без различия положения и звания» было, наряду с прочими использованными мною документами, скопировано с оригинала, хранящегося в местном музее, а карикатурный портрет Наполеона можно обнаружить и сейчас в виде печатного оттиска в доме одной старой женщины, проживающей неподалеку от Оверкомба; некоторые же подробности времяпрепровождения короля во время его пребывания на излюбленном им курорте подтверждаются письменными свидетельствами тех лет. Сцена обучения новобранцев местного ополчения получила кое-какие дополнения в соответствии с сообщением, извлеченным мною из столь солидного труда, как «История войн эпохи французской революции» Гиффорда (Лондон, 1817). Однако, обратившись к этому историческому труду, я впал в ошибку, ибо предположил, что упомянутое сообщение претендует на достоверность или имеет какое-либо отношение к сельским местностям Англии. Тем не менее оно вполне в духе тех традиций, которые нашли свое отражение в подобного рода сценах, а их описания мне доводилось слышать неисчислимое количество раз; к тому же вся система обучения ополченцев была проверена мною по Военному уставу 1801 года и другим специальным военным справочникам. Что же касается предполагаемой высадки в нашей бухте французов, то, как уже упоминалось выше, здесь я основывался почти целиком на устных рассказах очевидцев. Других подтверждений достоверности изложенных в этой хронике событий память мне не сохранила.
Т. Г.
Октябрь, 1895 г.
Глава 1
Что можно было наблюдать из окна, выходившего в долину
В те дни, когда женщины носили муслиновые платья с высокой талией, а великое множество лиц военного звания, наводнявших грады и веси, служили причиной немалых треволнений среди представительниц прекрасного пола, в одной из приморских деревень Уэссекса проживали две дамы, обладавшие самой безупречной репутацией, но весьма ограниченными, как это ни прискорбно, средствами. Старшая из них была миссис Марта Гарленд – вдова художника-пейзажиста, вторая – ее единственная дочь Энн.
Энн была златокудра, златокудра в самом высоком, поэтическом смысле этого понятия, но цвет лица у нее был того неуловимого оттенка – более смуглого, нежели у блондинок, и более светлого, нежели у брюнеток, – для которого, к великому нашему затруднению, еще не придумано названия. Глаза ее смотрели открыто и пытливо, линия рта была безупречна, хотя ее и нельзя было назвать классической, верхняя губка едва-едва достигала требуемой длины и при самомалейшей приятной мысли, не говоря уже об улыбке, вольно или невольно обнажала краешек двух-трех белоснежных зубов. Кое-кто находил это весьма привлекательным. Энн была стройна и грациозна, и при невысоком росте – чуть больше пяти футов – благодаря своей осанке умела казаться высокой. Во всех ее движениях, манерах и повадке, в том, как она говорила: «Я пойду туда», – или: «Я сделаю это», – было столько достоинства в сочетании с мягкой женственностью, что ни одна девушка не могла бы с ней тут потягаться, а любой впечатлительный юнец, случайно попадавший в ее общество, испытывал неодолимое желание услышать от нее хоть словцо и вместе с тем отчетливо сознавал, что ему этого не добиться. Словом, под очаровательной непосредственностью и простодушием этой молодой особы угадывалась неприметная на первый взгляд твердость характера, подобно тому как в сердцевине самого скромного полевого цветка, скрытые от глаз, золотятся тычинки. Свою белую шейку Энн прикрывала белым платком, а голову – шляпкой с розовой лентой,