Проклятая вечность. Павел Николаевич Волченко
о на яркий свет.
– Что, ма?
– Ну-ка, иди сюда, – делаю шажок, и едва не падаю, спотыкаюсь, но совсем не больно и даже не обидно. Смотрю под ноги, и начинаю по чуть-чуть видеть: гольфики, коленки исцарапанные, мятое платьице, и щебенка дорожки под сандалиями. Смотрю на маму, и ее тоже вижу: серьезная, строгая, но ругать не будет. Улыбаюсь, подбегаю, обнимаю, и кричу громко-громко, чтобы в ушах звенело:
– Мама! А я на солнышко глядела!
– А где же ты так вся испачкалась? – мама легкими хлопками отряхивает платье, а я молчу, не говорить же, что мы бегали с Анькой и Толиком за дорогу, через широченный, как река, язык асфальта, где со злым гулом разъяренных пчел проносятся машины, – Так где испачкалась? Эх, горе ты мое чумазое! А ну-ка, ну-ка? В глаза мне посмотри? Почему красные? Где костер жгли?
– Не было костра, я на солнышко смотрела! – возмутилась я. Было обидно, – я не мальчишка, и костры я не люблю, ну разве что издали на них посмотреть, ну или пук травы туда сунуть – она так трещит когда горит!
Мама ткнулась носом в макушку, понюхала волосы, кивнула:
– И правда, не у костра. А на солнышко смотреть нельзя, только через стеклышко закопченное, поняла? А то глазки испортишь. Ясно?
– Ясно! – я кивнула так, что косички через плечи перескочили.
– Ладно, – мама посмотрела на часы, присела на корточки, – Ты еще часик погуляй, а потом домой. Хорошо?
– Ага, – я снова быстро кивнула.
– Ну тогда беги, – мама звучно чмокнула меня в лоб, развернула, и слегка хлопнула ладошкой по попе.
Я с визгом понеслась во двор, к девчонкам на качелях.
– Ирка!!! Мне еще погулять разрешили! Ирка!
Вечером, когда во дворе все стало таинственным, волшебным, когда в домах загорелись уютным теплом окна, когда фонари вспыхнули светляками, залив двор желтыми кругами света, когда тени вокруг стали загадочными, необыкновенными, Ирка придумала новую забаву – прятки. Прятаться надо было там, где страшнее всего, где темно, где не разглядеть ничего, куда зайдешь, и словно в темноту провалишься – шаг, и нет тебя. И тут уже не понятно, что страшнее: то ли прятаться, то ли искать, потому что когда прячешься, только вначале страшно, а потом привыкаешь и глаза привыкают и видят, что вокруг все не так уж и плохо, и не так темно, и можно уже усесться поудобнее и смотреть, как Ирка тебя ищет, носится по двору по желтым кругам света, останавливается перед темнотой и, будто перед нырком набирая воздух, делает шаг во мрак. А когда ищешь сама… Страшно – это же надо в каждый закоулок залезть, везде все облазить, а там тени как живые, там ветки скрипят, горят чьи-то глаза в темноте – то ли кошки, то ли золотинка блестит, то ли… Страшно…
Я лежала в темноте, хорошо спряталась, тут меня и не найти наверное: под плитой, ее строители бросили еще прошлым летом, она уже и потрескалась даже, и кусок у нее на углу откололи, и теперь оттуда ржавая железка торчит. А плита эта, прямо у забора, в дальнем конце двора, у гаражей, – нет, тут Ирка точно не найдет! Если конечно мама сейчас не откроет окно и домой не позовет – отпущенный час прошел уже давным-давно.
Во дворе уже почти никого не было, так, малость детворы, взрослые ребята на лавочке у одного подъезда, слышится позвякивание струн, веселые басовитые голоса парней, смех девчонок. Нет, когда вырасту, не буду я так с мальчишками гулять – в чем интерес то? Сидишь как пришибленная, слушаешь глупости всякие, смеешься, как дура последняя… Нет, не буду. Хотя с Витькой из пятого «А»…
Я улыбнулась, вспомнив какой он рыжий, волосы у него такие, в стороны все – воробьем, и нос вздернутый – смешной.
Где-то далеко, за домами шумели редкие машины, в вышине, над двором, мерцал быстро-быстро белый огонек – самолет летит, высоко, большой, крылатый. Мы с мамой на таком только один раз летали, к тете Варе, куда-то далеко, а потом еще и на автобусе ехали – в деревню. Там скучно было, делать нечего, из развлечений только наблюдать, как коров туда-сюда гоняют, ну или в лес за грибами сходить…
Звук проносящейся вдалеке машины вдруг изменился, взвыл визгливо тормозами, а после ухнуло, и под собой, по земле, я почувствовала, как грохнуло, будто дрожь прошла. Я взвизгнула, и потом, мгновение позже дрожи, донесся долгий ухающий звук взрыва.
Компания во дворе встрепенулась, один парень соскочил, побежал за дом, девчонки прижались к гитаристу, а Ирка замерла посреди двора рядом с залитой желтым светом песочницей.
Стало очень страшно, захотелось спрятаться поглубже, и чтобы мама рядом… Я лежала, притихнув, почти не дыша, и ждала. Дома осветились, везде включали свет, из подъездов выходили люди, открывались окна, послышались голоса:
– Что случилось?
– Рвануло чего-то?
– Наверное на заводе.
– Нет, авария, говорят.
– Кто говорит?
– Авария? На заводе? А эвакуация когда?
– Какая авария?
И так повсюду, и от этого гомона, от этих вопросов, стало спокойнее. Сейчас все эти взрослые разберутся в том, что случилось,