Йага. Даха Тараторина
в стороны, как мошки вспугнутые! Неужто уже дыму наглотался?! Натянул рукав на ладонь, попытался прибить язычки пламени, что водили вокруг него хороводы. Куда там! Угли ползли по стенам, золотыми звёздами свисали с потолка. Рьян колотил по ним, но никак не мог погасить. Неужто так вот бесславно жизнь его и закончится?!
– Выпусти, дура! – заорал он. – Сгорю ведь!
А ведьма знай шепчет. Шёпот её, как шелест листьев осенних, как скрип древесных стволов в ночи – далеко разносился, до самого нутра пробирал.
– Выпусти, не то пожалеешь!
Он зажмурился. Ну же, ну! Где то проклятье, когда оно так нужно?! Хоть раз же должно вовремя явиться и отодвинуть чёрным крылом человечий разум!
Нет. Проклятье молчало. Справляйся сам.
Золотые мушки носились взад-вперёд. Точно издеваясь, цапали за нос, касались кожи. Рьян отмахивался, ругался, колотился в заслонку, будто намертво вросшую в глину.
А ведьма всё шептала. Слова её убаюкивали. Неведомый язык, чужой, колдовской. Он стелился, как туман. Успокаивал, как песня материнская. Приглашал живые угли в пляс, как праздничная музыка. Угли повиновались. Они менялись местами, извивались языками пламени, разгорались. Скоро тёмного угла в печи не осталось. От яркого света тянуло зажмуриться. И не погасить было тот огонь, не спрятаться от него. Рьян свернулся клубком и закрыл глаза. Бесславный конец, глупый. А и сам дурак, что бабе доверился.
Посветлело до того, что опущенные веки не спасали. Стало тесно и больно. И свет уже не вокруг был, а от заслонки. Не то железо раскалилось добела, не то ведьма наконец сжалилась и открыла выход. И так стало Рьяну страшно! Так не по себе! Век бы лежал в тепле да слушал колыбельную, век бы плавал в бесконечном забвении. Но неведомая сила тянула его к свету.
– Нет! Нет, не надо! – заорал молодец, ногтями цепляясь за покрытые копотью стены. – Не хочу!
И вдруг вывалился из печи прямо на пол. Лишь дымная пуповина соединяла его с горячей печью, но и ту Йага безжалостно перерезала серпом.
Ведьма заботливо коснулась его лба, и на мгновение будто бы вернулся материнский печной жар, но рука исчезла, и жар, такой желанный, с нею вместе.
– Тепло ли тебе, молодец? – задорно спросила она.
Тут Рьян разом вспомнил, что случилось. Вскочил, оттолкнул ведьму.
– Ты что это удумала?! Убить меня решила?
Ресницы дрогнули, но хитрого взгляда жёлтых звериных глаз не спрятали.
– А разве ты мёртвый?
– Мог бы и быть!
– Коли я захотела, был бы, – спокойно кивнула Йага. – Но я тебя перепекла.
– Что сделала?
– Перепекла. – Йага отряхнула одёжу молодца, и зола, кажется, намертво въевшаяся в ткань, отстала, будто её и не было. – Ровно дитё хворое. Издревле так делали, чтобы нечисть не привязывалась. Знаю я, как матушка проклятья снимает. Отправит тебя в чащу, где тёмная сила великую власть имеет. И лучше бы тебе от неё хоть так защититься.
– Ты… Что же? Помогла мне выходит?
– Выходит, помогла.
– А сказать, что задумала,