Крохотная вечность. Адэля Сабирова
слых, наблюдающих за разноцветной группкой детей. Прогулку сегодня отменили из-за непогоды, поэтому дети остались заперты внутри помещения, стараясь сдержать порывы ураганом разнести всю комнатку.
Лишь один взъерошенный мальчик в штанишках, поблекших от многочисленных стирок, и яркой полосатой кофточке, как всегда, застыл на стуле, одиноко стоящем в углу, подальше от всех. Мальчик с опаской поглядывал из-под густых бровей на веселых ребят. Он не относил себя к их стае, они не принимали его в свои ряды. Даже воспитательница не смотрела в его сторону, понимая, что не стоит ждать от него неприятностей, пока он сидит один. Так было всегда. Мальчика давно перестали вовлекать в игры с другими детьми, да и заставлять общаться с кем-либо – тоже. Со временем мальчик, о котором никто не забывал, но которого никто не замечал, стал прозрачней тени в ночи и тише рыбы в воде.
Мальчик, которого звали Даня, просто сидел на своем любимом стуле, вцепившись пальцами в сиденье и думал, что день не задался с самого начала, с того, как противная девчонка с широкими зубами и глупыми глазами вырвала из его рук скомканный листок бумаги и, гогоча и подпрыгивая, удрала с ним в другой угол комнаты, к щенячьей стае, из которой теперь доносилось насмешливое подвывание. А Даниилу осталось только сидеть и косо глядеть в ту сторону, так чтобы они не заметили его внимания. Смотреть, как щенки влажными губами и вытаращенными глазами пытаются разгадать стройный ряд букв и сложить их в пазл, выуживая слова, которые все равно не привнесли бы в их жизнь хоть какой-нибудь смысл. Смотреть и думать, что день не задался с самого начала, с того, как Даня достал клочок бумаги, исписанный красивым почерком, чтобы повнимательнее его изучить, пытаясь отбросить боль и нахлынувшие эмоции.
Или еще раньше, с того, как он нарисовал красивое грозовое небо, опадающее осенними листьями прямо на сочную траву, а нянечка, покачав головой, перерисовала его особенный пейзаж в свой, заоконный. Она так часто делала, чтобы продемонстрировать его успехи родителям, зная, что Даня будет молчать, о том, что он нарисовал черное небо, серые листья, бледную траву, а не этот всплеск ярких красок, раздражающий глаза.
Или еще раньше, когда под рассказы темного утра, стучащего в окно твердыми каплями, Даня лишь на секунду прикрыл глаза и чуть не оказался лицом в болотной жиже, такой серой и склизкой, которую сложно запихнуть внутрь тяжелой блестящей ложкой, но так принято делать. Все так делают, а ему велели делать как все. Болотную жижу, которую еще называли овсяной кашей, приходилось запивать разбавленной грязью, но та, хотя бы, оставляла привкус сахара на языке. Даня старался не выделяться, Даня старался быть как все, заглатывая слизь, запивая грязью.
Или еще раньше, когда динозавры, отвернув свои клыкастые морды, в очередной раз промолчали, не замечая Даню, идущего за руку с мамой по парку. Динозавры перестали с ним общаться, демонстративно поворачиваясь к нему массивными хвостами. Даниил обиженно показал им кулак, но те, как полагается, и не заметили. Лишь голубой слоненок укоризненно скрипнул своей проржавелой спиралью, на которой возвышался посреди детской площадки.
Или еще раньше, когда мама прищемила подбородок молнией от куртки, дернув за хлястик нервно и второпях. Мама уже давно витала в своем мире, не замечая ничего вокруг. Даня надеялся, что ее мир, в отличие от его, не прокрасился в серые цвета, что она еще замечает краски и что динозавры продолжают вести с ней разговоры. Возможно, и сейчас у нее нашлось много дел в своем мире, поэтому она и не заметила, как больно пристегнула подбородок, как на нем моментально появились крошечные кровоподтеки, грозящие налиться в синяк. А Даня не проронил ни звука, стараясь оставить маму в ее мире, в котором ей должно быть хорошо. Ведь ее заячьи ушки упрямо торчали вверх, в раздумьях загибая пушистые кончики.
Или еще раньше, когда ему запретили пойти в садик с Бо-а, потому что Бо-а еще не может ходить в садик, он должен находиться только дома. Так сказала мама. А то, что говорит мама – нужно выполнять. Теперь же, Дане приходилось сидеть и смотреть на стаю щенков в одиночестве, без возможности обсудить план действий с верным другом Бо-а, с умным помощником, с генератором всех идей. Без того, кто, не задумываясь, бросился бы в самый центр стаи, прямо на эту девчонку с желтыми волосами и красными бантами, щелкающую широкими зубами и заливающую все своей слюной.
Или еще раньше, когда услужливый ящик под раковиной поменял шуршащий фантик на помятый клочок бумаги, на котором легко узнавался почерк папы. Доброго льва с мягкой оранжевой гривой, который постоянно находился рядом, сколько помнил Даня. Льва, который всегда грозно рычал на всех обидчиков, который безустанно защищал их с мамой, который так громко и заразительно смеялся, что даже Даня мог расхохотаться в ответ.
Или еще раньше, когда его разбудила мама с раскрашенным слезами лицом, с покусанными помадой губами, с растертыми румянами щеками, с опущенными вниз длинными мохнатыми ушами. Когда она дрожащими руками взъерошила его отросшие волосы и пробормотала: «Все наладится, вот увидишь – у нас все будет хорошо». Те слова, после которых сразу становится понятно, что уже ничего не наладится, что не все будет хорошо.
Или еще раньше, когда сквозь сон Даня слышал