Зинуля. Ольга Брюс
рина развернулась и крикнула в открытую дверь. – Выйди ко мне!
Зина нежилась в постели и не спешила вылезать из-под тёплого одеяла. Ох и ночка сегодня была! Аж ноги до сих пор трясутся. А Гришка-то, Гришка! Таких ездунов поискать. Ну до чего ж вынослив, а! А ласковый, что сердце заходится. Целует, на ушко всякие нежные слова бормочет… А как погладит, что голова кругом. Вот только замуж не зовёт, падлюка бессовестная. А Зинке уже шестнадцать, пора бы сватов да за свадебку.
Откинув ватное одеяло, Зина потянулась, сладко зевнула и поставила ноги на пол.
– Зинуля-а-а! – мама входила в хату и продолжала звать непутёвую дочь.
Как только закрыла за собой дверь, кинулась в комнату и замахала грязным вафельным полотенцем.
– Ты что ж делаешь, зараза такая! – начала лупить ещё не до конца проснувшуюся девку. – Ты что ж меня позоришь, а? Соседи в наш огород заглядывают, а потом сплетни по селу разносят! Какие ещё мужики? Ты в котором часу домой пришла? Почему до сих пор спишь?
– Да где я сплю? – закрыв лицо руками, Зина зажмурилась. – Встала я уже! Встала!
– А ну, признавайся, лазил кто в окно? Да я ж тебя паскуду такую на щепки растащу! У тебя экзамены на носу, а ты не головой, а межножьем думаешь?
– Не было никого! Я правду говорю.
– А почему мне соседка сказала, что видела хахаля ночью?
– Кто? – Зина отбежала к стене и заголосила во всё горло. – Тётка Клавка? Ты её слушаешь? А ничего, что её Галька не известно, от кого? Родила, дура старая, от кого-то приезжего, а меня обсуждает! Пусть лучше за собой смотрит! И за Галькой своей! Та, овца безмозглая, сама по танцам шляется!
– Пусть шляется, сколько влезет, а ты умнее будь, – Марина не могла отдышаться. Закинув полотенце на плечо, она стянула с головы косынку и вытерла ладонью вспотевший лоб. – Смотри, Зинка, если узнаю, я тебя…
– Вот и смотрю, чтобы побыстрей окончить школу и замуж выскочить, – Зина приставными шагами двинулась к стулу. – Меня Гришка давно за собой зовёт, да только тебя жалко.
– Какой Гришка? – вытаращила глаза Марина.
– Никакой. – Зина поняла, проговорилась, как малолетка, а сама обещала Григорию Задойнову молчать.
Отдышавшись, Марина приказала дочери пойти в огород и заняться прополкой, а сама отправилась выгонять корову в поле. Выводя Зорьку из сарая, через забор она заметила Клавку. Та тоже выпроваживала свою кормилицу и одаривала ласковыми словами.
Поравнявшись с соседкой на дороге, Марина решила спросить, правду ли Клава сказала или опять соврала.
– Марин, вот ты интересная такая, – Петровну перекосило от злости. – Я тебе о чёрном, а ты про белое судачишь. Говорю же, своими глазами видела, как из окна мужик выскакивал. Выпрыгнул, а Зинка голову высунула. Губами соприкоснулись, он её за титьку помацал, а она, рожа бесстыжая, посмеивается.
– Тоже скажешь, – раскраснелась Марина, помахивая прутиком, – за титьку. Девке шестнадцать, а ты такие вещи говоришь.
– Ой, придумала тоже. Да хоть пятнадцать, а только гулящую натуру не спрячешь. Если уже без зазрения совести в дом приводит, то того и гляди, скоро в подоле принесёт.
– Клав, а ты сама-то, от кого Гальку родила? – покосилась Марина на болтливую соседку.
– А не твоё дело, – фыркнула Клава и ударила свою корову по округлому заду. – А ну, пошла! Чего телишься? – обогнала Марину и Зорьку, оставив тайну рождения дочери в строжайшем секрете.
Марина и Клава – обе были безмужние. Клава всю молодость проплясала, красотой промаячила, да только мужики таких замуж не берут. Не видят в них мать будущих детей, добросовестную хозяйку, отверженную труженицу, заботливую жену. Отцвела Клавдия и не заметила, как пробились первые седые волоски, а за душой ни любви, ни мужской руки, чтобы по хозяйству помощь была. В последний раз сходила на день села в тридцать девять лет, а домой под утро вернулась. Через положенный срок родилась Галя – надежда и отрада. Кто отец девочки – Клавдия так никому и не сказала. Мать Клавку долго допытывала, боялась, что дочь непутёвая к семейному прильнула, да только Клавка не из предателей. Закопала свою тайну глубоко в сердце и запечатала тайник на веки вечные.
А Марина мужа рано схоронила. Было ей всего ничего – двадцать семь. Муж её, Потап, слишком резвый был, силой похвалялся. И верно, Матушка-природа не обидела добра молодца, силушки дала – аж на троих хватит. Подымал Потап брёвна тяжёлые в одиночку, сам переносил, сам на пеньки распиливал да на дровишки раскалывал. Где двое не справятся, там Потап на помощь спешит. Скинет телогрейку, сверху шапку набросит и давай богатырской ручищей лопатою махать. Земелька не рыхлая, глиной и известью отдаёт, а Потапу нипочём. Машет руками, будто косой по весеннему лугу, ямы копает, что бульдозер, борова на спину кидает, как будто это и не боров вовсе, а котёнок трёхмесячный. Во какой силищей обладал, всем на зависть. Любили в селе Потапа, частенько на подмогу созывали. Хвалили, силе его радовались, да только недолго его мощью люди добрые попользовались. Утоп Потап на болотах, когда за клюквою сподобился. Долго Марина горевала,