Роль. Феня Чиж
друг, но не случайно, так заводятся долгоносики в старой крупе. В 30-х годах прошлого века в городе много шептались об открытии театрального салона. И очень кстати труппа, плывущая из Владивостока на Сахалин, попала в шторм, её помотало по морю, но до острова артисты так и не добралась, осели здесь, среди спящих вулканов, как хлопья накипи на дне стакана, смиренно и обречённо.
Стоя перед парадным входом, я смотрела на баннер «Сезон закрыт» и понимала, что это единственный шанс устроиться в этом городе, поражающем моё воображение. При температуре + 10 тут щеголяли в летних платьях, утренние новости начинали с предупреждений о медведях, замеченных в городской черте, и просыпались вместе с жителями страны восходящего солнца.
В этом не очень гостеприимном краю был всего один театр, и я рассчитывала войти в его труппу. Пусть прыгать в массовках, но хотя бы заниматься тем, что я умела и любила. Я и так была сломлена переездом, и если бы мне пришлось работать продавцом или посудомойкой в забегаловке, я боялась снова скатиться в состояние, когда просыпаешься только для того, чтобы лечь спать. В тот период вся моя жизнь была зыбкой и неуютной, мир и люди в нём казались неприятными или неправильными. Внутренности обсеменили паразиты упущенных возможностей, потерянных связей и умершей юности. Я всегда мечтала о больших ролях, но они доставались другим. По протекции или через постель роли уплывали к более удачливым актрисам, когда казалось, что я вот-вот схвачу Соню Мармеладову за подол платья, испачканный сырыми улочками старого Петербурга или Джульетту Капулетти за тяжёлый шлейф, пожелтевший после пыльных улиц средневековой Вероны. Но каждый раз это были лишь отражения, которые в моих пальцах шли рябью, я пыталась схватить воду. По голове долбило ощущение собственного ничтожества. Кризис тридцатилетних?
В воздухе пахло морем и бензином, вечным противостоянием природы и человека. Мне назначили встречу на десять утра, но я пришла раньше, смартфон сообщал, что на календаре 10-е августа и 9:40 по Камчатскому времени. Я стала медленно подниматься по ступеням. На вахте скучала дородная женщина за шестьдесят. Увидев меня, она быстренько спрятала что-то в ящик, а я почувствовала едва уловимый запах…коньяка?
– Доброе утро! Мне на десять назначила Лора Филипповна. Я – Мария Берзиньш.
– О! Не русская?– вахтёрша округлила глаза, словно быть другой национальности запрещалось законом.
– Латышка по мужу – пошутила я.
Женщина прищурилась, словно силясь меня разглядеть. – Инженюшка, – сказала она, наконец, доставая из мягкого бордового чехла, висящего на шее, сложенные очки. – Есть тут у нас одна, пакостит всем новеньким, да молоденьким, – женщина расправила дужки и посадила очки на переносицу. – Ладно, пойдём, провожу тебя.
Мы поднялись на второй этаж, затем на третий. Лестница была широкая, скорее всего, мраморная, хотя я не разбираюсь в камне. Возможно, это была удачная подделка, ступени обтягивала истёртая ковровая дорожка. По дороге я старалась рассмотреть окружающую обстановку, но холлы на каждом этаже словно играли в прятки. То представали, как актёры на авансцене, высвеченные прожектором – солнечным светом, бьющем сквозь круглую стеклянную розетку в потолке. То снова прятались в тени. Наши шаги съедал ковёр, уши давила тишина. Мы прошли по сумрачному коридору и вошли в неприметную дверь за колонной. Перед нами открылся ещё один коридор, но значительно уже и без ковра на полу. Где-то в глубине играли на рояле. Я очень нервничала и к прослушиванию подготовилась, словно для вступительных в театральный, отрепетировала монолог, пару стихотворений и одну песню.
Помещение с роялем оказалось большим репетиционным залом, в театральных кругах его называют БРЗ. За чёрным поцарапанным инструментом сидела девушка моложе меня с распущенными волосами как у диснеевской русалочки. Мне показалось, что у неё взгляд затравленного зверька. Рядом с ней на стульях в круг расположились несколько человек разного возраста со стопками листов в руках, видимо, актёры. Одна из них, женщина лет пятидесяти с фигуркой шестнадцатилетней девушки и с ярко накрашенным лицом, поднялась нам навстречу. В зале было очень светло, благодаря роскошным окнам от пола до потолка. И при дневном освещении становилось заметно, что лицо женщины покрывает несколько слоёв пудры, а под ними она старается спрятать следы увядания. Так штукатурка прячет пятна на роскошной лепнине, проеденные сыростью и временем. Женщина расплылась в такой улыбке, словно знала меня всю жизнь.
– Вы, видимо, Мария? – голос у неё был, как у ведущей ночного эфира, казалось, словно рукой проводишь по бархату. Я кивнула.
– Я – Лора, пройдёмте ко мне, там и поговорим, – продолжая улыбаться, женщина распахнула дверь, приглашая. Я опять кивнула и подумала, что у неё должно быть уже сводит скулы и ноет челюсть, ведь невозможно без остановки так широко улыбаться. Вахтёрша, идущая следом за нами, вскоре незаметно отстала. А мы с Лорой спустились по какой-то скромной лесенке и оказались в подвале с тусклым освещением под самым потолком, пол был дощатый, грубо выкрашенный тёмной краской непонятного оттенка. Казалось, он пружинил под ногами. От наших шагов дребезжала старая мебель, придвинутая к стенам – то резной комод, годов пятидесятых, то