Сын Зевса. В глуби веков. Герой Саламина. Любовь Воронкова
приготовились принести богам благодарственные жертвы. Они уже надели белые одежды и увенчались зелеными венками. У жертвенников были приготовлены дрова. Но Филипп не захотел принести жертвы. Не варвары, а люди одной с ним крови лежали на поле битвы.
К концу дня стало известно, что у афинян убито тысяча человек и две тысячи их взято в плен.
В этот вечер в шатре царя не шумел веселый пир, как бывало всегда у Филиппа после победы. Ни венков, ни песен, ни озорных мимов. Ужин проходил в печальном молчанье. Филипп даже не засмеялся ни разу.
Александр задумчиво и внимательно глядел на отца, стараясь понять его. Александр видел, как он плясал среди убитых. А что же теперь? Искренне ли он плакал над «священным отрядом»? Может быть, он, вынужденный убивать эллинов, и вправду жалеет их, погибших под македонскими копьями?
Вынужденный? Но разве афиняне или фиванцы пришли в Македонию? Разве не Филипп пришел сюда, в середину их земли? Он пришел воевать и победил. Так о чем же плакать?
После ужина, в начале ночи, когда этеры разошлись по своим палаткам, Александр и Филипп сидели в царском шатре. Красноватая ущербная луна заглядывала под откинутую полу шатра, тихо журчал и звенел Кефис, скрытый в сыром тумане.
– Бывают случаи, когда надо хранить при себе свои истинные чувства, – говорил Филипп. Он был сегодня трезв, за ужином на столе не стояло кратеров с вином. – Этому надо научиться. Когда я был искренен? Конечно тогда, когда я плясал в поле. Ты ведь знаешь, что значит для нас эта победа: или Афины и Фивы – или Македония. Ты думаешь, они пощадили бы Македонию, если бы победили?
– Думаю, что не пощадили бы.
У Александра холодок прошел по спине, когда он представил себе врагов, идущих по македонской земле, врагов беспощадных, не знающих милости. Они жгут македонские села, города, горит Миэза… Подходят к Пелле, к их царскому дому, убивают мать, сестер…
Нет! Этого не может быть, этого не может быть!..
Александр внутренне содрогнулся. Но ему и в голову не пришло задуматься над тем, что они, македоняне, жгут чьи-то села и города и убивают чьих-то матерей и сестер.
– А плакал я над фиванским отрядом тоже искренне, – продолжал Филипп. – Такие люди легли! И все потому, что у них безголовые правители. Зачем надо было воевать со мной? Разве не звал я их добром на войну против персов? А теперь вот они лежат здесь, а тот, кто виновен в их смерти, убежал вместе со своими гоплитами. Но рано или поздно этот крикливый петух будет в моих руках. И я буду судить его!
– Судить Демосфена, отец? А за что?
– За измену, Александр. За то, что он брал деньги у перса, лишь бы свалить меня. Во имя этого Демосфен поднял на войну Афины – и погубил афинян.
– Тебе доподлинно известно, что это так?
– Да. Известно.
– А почему ты, отец, остановился здесь? Мы сейчас могли бы захватить всю афинскую землю. Или ты жалеешь Афины?
– Жалею ли? Да, жалею. Такого города, как Афины, больше нет на свете. Но прежде всего я жалею себя. Если я сейчас уничтожу Афины – а я, клянусь