Бутылка с секретиком. Алла Краснова
дачи были расположены недалеко друг от друга, но виделись мы не часто. Соседка средних лет по имени Клара позвала на пикник мою бабушку, а я пришел с ней. По итогу нас было пятеро, потому что она привела ещё своих двух племянниц, Тару и Риту. С Ритой мы практически не общались, ей было не интересно с нами, а вот с Тарой почти сдружились. Почти, потому что какая может быть дружба под усиленным присмотром взрослых.
В то лето мы пили лимонад. Клара с девочками сами его делами, похож он был на слегка перебродивший квас, но пился легко, тонизировал.
До сих пор помню этот неистовый август, море цветов, расстеленных, как покрывало, мы сидим и смотрим на бутерброды, пытаемся разговаривать. У бабушки с Кларой это получается легко, они обсуждают лук и картошку, у кого-какие в этот год уродились помидоры, цветы, абрикосы и вишни, а нам особо не о чем разговаривать. Подростки – народ нежный, пугливый. Поэтому, чтобы не сидеть совсем без дела, я взял уже распитую, пустую бутылку лимонада, и сказал Таре: "Пошли делать «секретики». Вот сейчас я сделаю «секретик», мы закопаем бутылку, а потом посмотрим, лет через десять, кто что написал! Сбудется или нет". Всегда унылая, грустная и замученная нравоучениями своей тетки Тара как будто ожила: "Да, давай! – воскликнула она". Она не понимала, что такое «секретики», но объяснил, что мы должны написать записки с желаниями, а потом через десять лет посмотреть, что из этого выйдет. Я еще добавил, что мысли материальны, чтобы окончательно вовлечь ее в свою игру. Я вытащил свой путевой блокнотик, вырвал пару страниц и отдал один листик ей, а второй оставил себе. "Только чур не подглядывать! – сказал я. – Пиши!".
Она кивнула. Не знаю, что она там писала, но думала она долго, то оборачивалась на меня, но смотрела как будто сквозь меня, то опять опускала глаза, думала и снова писала. И наконец закончила, свернула листочек в трубочку, подошла ко мне и аккуратно сунула его в бутылку.
– Но только точно, чтоб через десять лет и не годом раньше! – сказала твердо она. – Так, дай подумаю, – заулыбалась она. – Блин через десять лет я совсем буду старая, мне будет почти двадцать пять.
– Да! – воскликнул я. – А мне почти столько же.
Мы с ней помнили о трехмесячной разнице в возрасте, по факту старше был я, но выглядели мы так, как будто она опередила меня на несколько жизней, у нее уже тогда был такой вдумчивый, пронзительный взгляд. Мне было приятно, что эта авантюра ей понравилась. Я впервые за долгое время увидел, как она улыбается от души. Мы закопали нашу бутылку с записками под одиноко стоящим деревом и, как выяснялось, здорово скоротали время, потому что нас уже стали искать. Я слышал голос бабушки, как она звала меня и Тару. Они как будто нас потеряли, беседуя о чем-то своем, на время забыли о нашем существовании, пока мы в мечтах планировали наше будущее.
А вообще странная штука память. Вроде ничего особенного не произошло, и были в моей жизни события гораздо ярче, мощней и значительней, чем это, но эта картинка стоит и стоит перед мои внутренним взором: дерево, бутылка с записками, и мы закапываем ее глубоко и надолго.
***
Прошло двадцать лет. Бабушка в тот год умерла, мать с отчимом продали дачу и вздохнули спокойно. Она никогда им не нравилась, потом поделили деньги и разошлись. Я два раза женился, потом разводился, потом жил с женщиной по имени Линда. Хорошая женщина, но она была геймер, не от мира сего, она всему предпочитала виртуальное общение. Ее как-то сложно было застать в реальности. Поэтому вопрос: «А была ли женщина?» всегда висел в воздухе. Мне кажется, мы расстались задолго до того, как разошлись, разъехались с ней на физическом уровне. Не знаю, страдала ли она, но я всё время страдал. Правда не из-за нее, а просто так, видимо, во мне давно и неизбывно сидела эта потребность страдать. Скоротечность времени, трудно поддающаяся описанию, сильно расстраивала меня. А еще – моя никчемность, душевное неблагополучие и мой вечный, неизбывный страх перед будущим. Благо, что с карьерой было все неплохо, но это внешнее благополучие делало мой страх перед будущим ещё больше, как будто питало его.
Конечно, я забыл об этой бутылке с записками, и не вспоминал, пока меня летом, двадцать лет спустя, не накрыла депрессия. Можно было бы сказать, что она накрыла меня на пустом месте, потому что видимых причин у меня для нее не было. Но в самой этой формулировке – на пустом месте – было бы дьявольская игра слов, потому что я нещадно ощущал пустоту жизни, как будто этой жизни совсем не было, а всё, что было – было как будто не со мной.
***
Я был вполне симпатичный, как говорят – в расцвете сил. У меня не было проблем познакомиться с женщиной, они мне звонили сами. Но что-то незаметное подкралась и поработило мой душевный покой, как будто я сам стал закапывать себя все сильнее. Мне всё больше тянуло смотреть в мрачный лес своего прошлого, я не мог отделаться от мысли, что неправильно жил. И этого просыпался в холодном поту. С друзьями мы часто выбирались погонять на мотоциклах, они мне звонили, но общаться не хотелось вообще. На очередной вылазке на природу я вспомнил Тару, но только потому, что мы с ребятами сидели под деревом, а с нами была жена одного из наших товарищей. Она вдруг сказала: «А мы закапывали в песок «секретики», а потом открывали, вот была радость!».