Доказательство человека. Роман в новеллах. Арсений Гончуков
Пришла! Дрова ей мои не нравятся! А? Вот чего? Чего явилась?! – бабка вскрикивала громко, явно напуганная нападением соседки.
Вернула чеснок на место, собрала травы, поднялась. Нет, надо пойти лечь. А то совсем прихлопнет… Нехороший день. И дождя нет, только тучи свинцом наливаются да сердце в груди бултыхается, как картофелина в пустом ведре.
Баба Маша окинула взглядом огород, и ее кольнула неприятная, но привычная мысль, что никогда не знаешь, какой твой взгляд последний… В этом возрасте. Да в любом возрасте. Человек внезапно смертен… Кто это сказал?
Пошла в дом. Лечь, полежать. Нет, нет, грешу, хороший день. Любой день у Господа хороший…
Она взошла на крыльцо, потянула за ручку двери, хотела сделать шаг и вдруг увидела, что дом… сдувается. Прямо на глазах становится меньше и меньше. Баба Маша с силой дернула дверь, и та съежилась прямо у нее в руке. Ринулась за порог, но ударилась об косяк, который деформировался, будто пластилиновый, и повалился на нее. Бабка вскрикнула от ужаса, упала на четвереньки и попыталась влезть в подобие собачьей будки, в которую превратился дом за считаные секунды… Сунула голову, но он совсем опал, сдулся, и она не успела. Только плюхнулась на живот и, подняв голову, с ужасом увидела, что ее жилище превратилось в разноцветную лужицу… Баба Маша перевернулась на спину и посмотрела на огород, и глаза ее округлились – грядки таяли словно снег, быстро, как на ускоренной перемотке.
Короткий одиночный сигнал, обозначающий удар сердца, замер, завис и растворился в воздухе. И тут же, после паузы, начался другой, тонкий и протяжный, вытягивающий душу сплошной звук – остановки и смерти.
Круг разомкнулся, врачи отступили. Высокий мужчина провел ладонью и прикрыл глаза лежащей на больничной койке пожилой женщины. Рука соскользнула с лица – и вот оно, сухое, строгое, смуглое, с выпирающими белесыми под тонкой кожей скулами. Бабе Маше, которая скончалась минуту назад, шел сто двенадцатый год.
Несколько минут тишины нарушили вздох, стон, сдавленное покашливание, тяжелые шаги, скрип ручки, хруст пружины доводчика, легкий хлопок двери.
В комнате наступила полная тишина. Но через минуту вновь зашуршала бумага, шаркнули ноги, послышался писк нажимаемых на пульте кнопок, и наконец сплошной протяжный звук пропал. Датчики погасли. Щелкнул выключатель, и вытянутая, будто из дерева вырезанная фигура старухи погрузилась в полумрак.
Огромная комната, напоминающая одновременно и больничную палату, и лабораторию. У стен по периметру высятся мрачные, массивные, напоминающие банкоматы агрегаты со встроенными мониторами. Вверх от них, как щупальца крупного осьминога, идут толстые черные трубки с силовыми и data-кабелями. Под мониторами крепятся дополнительные мини-экраны, насыщающие бело-голубым свечением пространство вокруг них.
Снова послышался скользящий шорох бумаги. Быстро заурчала шариковая ручка. Высокий мужской голос нарушил тишину:
– Может, догнать Андрея Владимировича, спросить по поводу… кремации?
– Не надо его лишний раз дергать, – резко ответил низкий немолодой