Стыд. Салман Рушди
быть императорами… однако империя, о которой сейчас идет речь, куда скромнее, и разговоры о владычестве – лишь семейная шутка. Оно простиралось у Махмуда лишь на кинотеатр “Империя” – убогий клоповник в старом городском квартале.
Махмуд не без гордости говаривал:
– Хороший кинотеатр всегда распознаешь по тому, как публика себя ведет. Вот, скажем, шикарный зал в новом районе: бархатные сиденья – ровно троны, в фойе зеркал – не счесть. Кондиционеры кругом. И публика там тише воды, ниже травы. И понятно. В такой роскоши они даже за свои (причем немалые) деньги и чихнуть боятся. То ли дело в “Империи” Махмуда: орут, свистят, топают. Тихо только когда с экрана модные песенки поют. И не забывай, дочка, мы – монархи не абсолютные. Случись, например, заартачатся полицейские и не станут выдворять даже самых отъявленных хулиганов? А ведь так свистят, что уши закладывает. Впрочем, что толку об этом говорить. Всяк по-своему эту свободу личности понимает.
Итак, “Империя” – самая что ни на есть заштатная. Но не для Махмуда. В ней – вся его жизнь. К своему владычеству он пришел из самых низов. Не поброди он (в самом начале карьеры) по смердящим кварталам с киноафишами на тележке, выкрикивая: “Смотрите на экранах!” и “Билеты на исходе!”, не сидел бы он сейчас в директорском кабинете по соседству с кассой, позвякивая связкой ключей. Но и к их семейной шутке, увы, следует отнестись всерьез: и у отца, и у дочери в характере таилась некая прямолинейность, чувства юмора явно недоставало, оттого и росла Билькис, в грезах видя себя принцессой. Отблески этих грез не гасли и в уголках потупленных глаз.
– Будь я владычицей, все стало бы по-другому, – признавалась она простодушному лику в зеркальце после того, как отец уходил на работу. – Уж я бы порядок навела! Живо бы всех свистунов да крикунов утихомирила! Была б только моя воля!
Итак, в мыслях Билькис ставила себя рангом выше своего батюшки-императора. Вечер за вечером проводила она в кромешной тьме его “Империи”, внимательно приглядываясь к блистательным невзаправдашним принцессам, покорявшим шумливую публику танцами. А с потолка на них взирал написанный золотом средневековый рыцарь на коне, с вымпелом в руках. На вымпеле было начертано бессмысленное для Билькис слово “Эксельсиор”. Одни грезы порождали другие, и девочка даже держаться начала с подобающим принцессе величием и надменностью, а насмешки уличных сорванцов, играющих в придорожных канавах, почитала за комплименты.
– Дорогу! Дорогу! – кричали, завидев гордо проплывающую мимо Билькис, мальчишки. – Эй, Ваше Величество, удостойте нас хоть взглядом! О, несравненная Кханси-ки-Рани!
Да, ее прозвали Кханси-ки-Рани, то есть Повелительница Ветров (причем самой разной природы), насылающая чих, кашель и болезни.
– Не обольщайся, – предостерегал отец, – сейчас все переменилось – смутные времена. И самое ласковое прозвище против тебя обернется.
Как раз в ту пору и произошел печально известный раздел страны (на тебе, боже, что нам негоже),