Бездомные звезды. Екатерина Малофеева

      мы стены шкурили наждачкой, и пыль ложилась

                                                                      серебром.

      схватила доску неудачно, поранив руку о ребро.

      пускай саднит, так легче, легче, и я жива —

                                                                     пока болит.

      здесь банка краски, стол увечный – всё остальное

                                                                             увезли.

      а ты запомни нас такими – как насмерть

                                                               ссорились тогда,

      мы влюблены, мы молодые, я понарошечно седа.

      проём квадратом небо обрамил,

      края обрезав у бескрайней глади.

      скучает кот, в окно веранды глядя,

      мы для него – аквариум с людьми.

      и кружится немного голова,

      всё кажется придуманным и странным:

      вишнёвый кофе, пахнущий кальяном,

      рифмованные лёгкие слова,

      витражное старинное стекло.

      и по привычке в сумке ищем, ищем

      ключи от неуютного жилища,

      что к краю нас едва не подвело.

      в преддверии, на грани, накануне,

      здесь – сад и свет, черёмуха и вьюн,

      но мы не знали, что нас ждёт в июне,

      и мы не знали, будет ли июнь.

      Прости меня, подруже, исповедай —

      я согрешила именем твоим.

      Плывёт полынный дух земли нагретой,

      цикады стон серебряный звенит

      в пороге заговоренной иголкой,

      и плачет дочь степного маниту,

      которая кричала: «волки! волки!» —

      кровавую сырую темноту

      с руки кормила, даже не заметив,

      как тоже стала волк.

      Приходит тьма.

      Змеится волглый морок,

      обесцветит

      живую ложь клубящийся туман.

      звёзды из тёмных нор щерятся зло и сыто,

      щурится слепо ночь проблескам габаритным

      нашего корабля.

      светятся, meine liebe?

      каждый из мрака взгляд к нам приближает гибель.

      болью моей омыт, чёрный и безголосый,

      там, в амальгаме тьмы, зеркалом стынет космос.

      млечную муть стекла пробует тихим стуком.

      жмурясь, мурлычет мгла, ластится убаюкать.

      в смерти ли, в жизни ли, главное – полетели

      вечность вдвоём делить в ржавчине колыбели,

      мёртвым огнём мерцать ведьминых наперстянок.

      и тетивой Стрельца путь в никуда протянут.

      уездный город, тихая контора.

      за старыми истёртыми дверьми —

      скрипучий пол и стены коридора.

      подкрашены оттенками сурьмы

      по плинтусам, и муть извёстки сверху,

      засиженная мухами вразлёт.

      придёшь на камеральную проверку,

      томишься тут, пока не повезёт.

      болото будней пыльного архива:

      в нём секретарь, мешая крепкий чай,

      зевает вдруг, протяжно и тоскливо,

      мазнув на декларацию печать

      «сдано». утробным скрипом вторил

                                                    шкафчик,

      и тополь за окошком облетел,

      и сдавленно в приёмной кто-то кашлял,

      и женщины смеялись вдалеке,

      и серые тесёмки распустила

      захватанная папка на столе.

      когда поблёкли синие чернила

      в закатном свете, город опустел.

      и дремлет бесприсутственное место,

      темнеет, выцветая, кабинет.

      из чувства раздражённого протеста

      на цыпочках с бутылкой каберне

      крадёмся в канцелярию с подругой

      келейно с разговором вечерять.

      пусть щурится охранник близоруко

      в засаленную жёлтую тетрадь,

      мы отрицаем здешней безнадёги

      тоску и ряску. Выпили винца —

      и распорядок отпускает строгий.

      мы молоды, мы вправе отрицать.

      но –