Мои слова под дождем не мокнут, или Повесть о потерянном солнце. Книга, основанная на музыке, снах и воспоминаниях. Оксана Дмитриевна Колобова
всех и сразу – ну а птиц, прилепившихся к нашим окнам и крыше, в самую первую очередь.
– В тот день между нами все окончательно изменилось. Тогда он пришел домой в стельку пьяный. Таким мне еще не приходилось его видеть. Остап не давал мне пройти, скручивал руки и всячески пытался обнять. В какой-то момент я поняла, что слетаю с катушек и качусь с горки. Сколько бы он меня не удерживал, этого было не избежать. Я думаю, он и сам тогда все понял, но все равно сжимал меня поперек, больше для видимости, чем для того, чтобы что-то исправить. Как для декора, понимаешь? Как в фильмах. В них всегда есть бесполезные детали, так, чисто для общей картины, чтоб было – вроде того. Так вот, это было оно. Точно тебе говорю. И я не знаю, что это было, но было прям как тогда. Прям как с ее цветами. Я была как губка, напитавшаяся самым мрачным цветом в палитре. К нему, увы, чуть позже добавился красный. И я не сожалею, правда. Я думаю, он меня тоже не винит. Не помню все в деталях, но помню чувство – в висках бьет кровь и в какой-то момент, как мне показалось, даже ухудшилось зрение. Ярость накатила быстро. Перед глазами плавали красные и желтые круги, будто передо мной взрывали петарды. И тогда я схватила пару бутылок, стоящих в ряд у окна, и бросила их одну за одной с балкона. Они бились у меня на глазах. Легче мне не становилось. Он держал меня за локти. На улице кто-то кричал и мельтешил руками, будто просил о помощи. Я тогда думала – да вот же, это же я там стою. Точно-точно. А он все держал меня за локти. В один момент стало до чертиков, понимаешь? – все эти руки, те, что за окном, и те, что сжимали меня. И вместо того, чтобы пустить последнюю бутылку в окно, я разбила ее об его висок. Я не видела как он упал. Я тогда просто ушла, бросив розочку на ковер. Ну а текила, кстати, была не текилой, а анисовой водкой. Вонь от нее была адская. Этот запах я никогда забыть не смогу. Новый ковер, кстати, пропитался ей до нитки. До сих пор эта анисовка в ноздрях стоит. Это была самая настоящая голая ярость. Есть ярость обычная, прикрытая, хоть бы полотенцем или цензурой. А здесь было не то. Здесь была настоящая голая ярость. В такие моменты не соображаешь о том, что можешь убить или оставить на всю жизнь инвалидом. Нифига подобного – ты не думаешь. Ты вообще не думаешь. Это и страшно.
Я посмотрела на ее руки, лежащие по обе стороны на руле. Отчего-то после ее слов она предстала передо мной другим человеком. Были ее руки и тонкие волоски на тех же руках. Был ее запах, ни на что не похожий. Были ее глаза, которые громко моргали, когда одна песня заканчивалась и вдруг становилось ужасно тихо, а потом как ни в чем ни бывало начиналась другая. Все это принадлежало ей. И это все оставалось прежним – по крайней мере, я так подумала. Однако в каждой ее черте теперь сквозило то, чего я прежде о ней не знала.
– И я любила его. Но это больше не мои проблемы. Понимаешь, о чем я? Есть тип людей, которые существуют как придется. Они думают, что они особенные и что их обязательно спасут, знаешь? И что их обязаны спасать, потому что они такие. Ссаные жертвы. В какой-то момент