Мои слова под дождем не мокнут, или Повесть о потерянном солнце. Книга, основанная на музыке, снах и воспоминаниях. Оксана Дмитриевна Колобова
будто бы я несся по трассе и параллельно пытался рассмотреть пейзаж за окном. Сначала я лежу и не шевелюсь, и все вокруг какое-то красное, будто меня накрыли одеялом, и говорить я тоже не могу, а дышать вроде бы дышу, но как-то по-странному, будто через какую-то трубку. Не могу сказать, что я тонул или умирал – скорее наоборот. И тонул я, наверное, тоже. Тогда я не понял. На душе было тепло и спокойно, как будто меня обнимали, но со всех возможных сторон, и как будто бы не человек – человек так обнимать не может – а какая-то обтекающая субстанция без имени и определения. Так вот, лежу я, а потом бац, и это одеяло с меня насильно стягивают. Оно вытягивается длинной трубой, и я в эту трубу ныряю – и не сам, меня насильно туда засасывает. Не знаю почему, но у себя в голове я обозвал это «центрифугой», хотя отродясь этого слова не знавал и не слыхал, и уж тем более не знал его значения. ( – Это вращающаяся штука, с помощью нее готовят летчиков и космонавтов. – Получается, я своего рода тоже летчик. А кто это такие.) Сказать, что мне стало холодно – значило ничего не сказать. Мне было очень страшно. Я хотел обратно. Одеяло у меня отобрали самым нечестным образом. И отдавать, кажется, не собирались. Зачем им понадобилось мое одеяло? У них свое должно быть. Ну и вот, к чему это я. Я вылезаю, открываю глаза и начинаю дышать, но уже как-то иначе, понимаете? И тут мне стало не только холодно и страшно, но еще и больно. Вот ведь, да? Эта боль длилась какое-то время, думаю, что недолго, но было чувство, будто она длится вечно. Меня забирают, я вижу чьи-то лица. И будто впервые. Я помню, что я подумал (или переосмыслил гораздо позже) «какие страшные кожаные человечки!» Эти кожаные человечки скалились. И мне опять стало страшно. Следующий кадр – на меня набрасывают одеяло, в этот раз настоящее, физическое, сквозь просветы в швах я видел оконный свет. Я был девочкой. И я визжал. Возможно, на меня накатило то же чувство – о нет, его снова отнимут. Вы думаете, у этого была связь? ( – Ну, если бы эта связь была, вы бы не визжали. Подумайте сами, одеяло должно вызывать воспоминания о тепле, комфорте, любви. Возможно, вы имели дело с клаустрофобией. – Клаустрофобией. – Это вам не центрифуга.) Меня заворачивают в это одеяло и перехватывают поперек. Очень страшно. Я подумал ( – Или подумала?), что пробудь я тут еще немного, я сразу же разучусь дышать. Извне слышался смех и чей-то ласковый голос. Я тыкаюсь туда-сюда в попытках найти выход. И везде это одеяло, везде эти швы и тусклый оконный свет. Спустя какое-то время одеяло кто-то откидывает, и я вижу комнатную обстановку – криво висящую картину, этажерку и вазу с засушенными камышами, потом желтый диван, бабочек на стене (приклеенных) и Маму. Я пополз к ней. Она улыбалась и подзывала меня руками. Я помню завитушку у ее шеи и чудные штуки в ушах. ( – Сережки? – Да.) Я помню, что совершенно точно любил ее. Но никаких оснований, то есть того, почему и из-за чего я мог ее любить, у меня не было. Позже мне казалось, что я любил ее потому, что она любит меня, а она любила меня потому, что ее любил я. Эта связь существовала отдельно и как бы сама собой. Мне казалось, что