Князь Барятинский 3. Чёрный город. Мила Бачурова
, уже ничему бы не удивился. И я не пожалел времени – тщательно просмотрел все свои вещи, проверил дно каждого ящика на предмет подвоха, заглянул под кровать и под крышку стола. Но всё было чисто. Разве что вещи лежали как будто немного не так. Самую малость – не так. Чутьё бывалого параноика – которого, к слову, паранойя никогда ещё не подводила – вновь сослужило мне добрую службу.
Кто-то определенно рылся в моих вещах. Однако он ничего не забрал и ничего не оставил.
Тогда я вернулся к кинжалу, который торчал, зловеще блестя золотыми узорами на рукояти. Потянулся к нему – и резко опустил руку.
Не спеши, Капитан Чейн. Не вчера родился.
Я открыл дверь, вышел в коридор и, сняв ботинок, швырнул его на кровать. Ботинок угодил точно по рукояти кинжала, и оружие подлецов и предателей покосилось. Однако при этом ничего не взорвалось, и не было вспышки магии. А значит, можно переходить к более близким контактам.
Вернувшись в комнату, я присел на край кровати. Пока мои руки осторожно вытаскивали из куклы кинжал, мысли пытались выстроиться в связную цепочку.
Что это? Покушение дилетанта, который ткнул ножичком, тут же сам испугался того, что натворил, и скрылся в панике? Возможно. Попытка кого-то подставить? Вот это уже больше похоже на правду – иначе зачем оставлять такое приметное оружие. Тот, кто сумел среди ночи пробраться в чужую комнату…
И вот тут я чуть не выругался в голос. «Пробраться в чужую комнату»! Да у нас тут стен-то – считай что нет! Кто угодно мог сюда пробраться – из комнаты Мишеля, например, махнув через перегородку.
Я вытащил кинжал. Длинное трёхгранное лезвие, вычурная рукоять. Скорее произведение искусства, чем оружие. Осмотрев навершие рукояти, я увидел герб: щит, разделённый на четыре части. В первой и четвёртой частях – восходящее солнце. Во второй и третьей частях – лев, держащий меч. В геральдике я не разбирался, и вид герба ни о чём мне не сказал. Но тут что-то с шелестом скользнуло по одеялу. Кинжал, оказывается, прижимал к кукле записку.
Я схватил листок бумаги, поднёс к глазам и прочитал написанную крупными печатными буквами фразу: «Ночные прогулки врѣднъ для здоровья».
Ну вот всё и раскрылось. Кинжал – не орудие убийства, с перепугу забытое на месте преступления убийцей-дилетантом, а послание. Своего рода демонстрация силы.
От кого? А вот это ещё предстоит выяснить.
Жорж Юсупов был на собрании, Рабиндранат – тоже. Тот, кто хочет меня убить и устраивает покушения… тот пытается меня именно убить, а не напугать. Кинжал однозначно оставил кто-то другой – в качестве предостережения, чтобы я не вмешивался. А то хуже будет – как-то так.
Значит, этот кто-то знает, что я знаю о заговоре? Предположим. И пытается меня запугать…
Впрочем, стоп. О каком заговоре вообще речь? Всё, что я видел и слышал – на данном этапе группа подростков, ведущих смелые разговоры о политике, и ничего больше. Что-то серьёзное там созреет ещё ой как нескоро. Уверен, что это понимают и все участники процесса. А кинжал – предостережение мне, такому же не в меру ретивому подростку. Кто-то мог заметить меня – следящего за выходящим из корпуса Юсуповым. И решил припугнуть чересчур любопытного аристократика.
Вывод?.. Всё тот же. Нужно быть осторожнее. То, что я не заметил слежки за собой, не означает, что её не было. А ещё – непременно нужно выяснить, кто нанёс мне визит этой ночью. Какие бы игры ни велись, а входить в моё жилище можно лишь по моему приглашению. Иначе грянут последствия, и я гарантирую, что они будут неприятными. В первую очередь, для визитёра…
Я сжёг записку, пепел выбросил в окно. Встал на стол, заглянул через перегородку. Вполне возможно, этим путём злоумышленник ко мне и проник.
Мишель был жив и здоров, спал, лёжа на животе, с раскрытым ртом, а правая его рука свисала до пола.
Может, он? Если втюрился в Полли, то вполне может рассматривать меня как врага. Но пырнуть среди ночи «куклу», оставив предупреждение?.. Нет, ерунда. Не складывается. Мишель скорее вызвал бы меня на дуэль, честно и открыто. А вот тот, кто был у меня в комнате, предпочитает скрывать лицо. Хотя, несмотря на это, оставил приметный кинжал с гербом… Странно это всё. Очень странно.
Спустившись со стола, я лёг в постель и прикрыл глаза. Уже в полусне меня посетила светлая мысль: а почему я, собственно, приписываю своему противнику холодный ум и трезвый расчёт? Если это был кто-то из курсантов, то ему, как и мне-нынешнему, лет шестнадцать-семнадцать. Сначала оставил кинжал – рисуясь, для пущего эффекта, а сейчас одумался. Волосы на себе рвёт и локти кусает, уже тридцать раз пожалел о своём поступке…
Может, и так. Только кинжал от его сожалений никуда не делся.
С этой мыслью я улыбнулся в темноту и уснул.
***
Во время завтрака украдкой мониторил лица окружающих. На меня никто не смотрел, по крайней мере – не больше, чем обычно. Мишель и Андрей Батюшкин как всегда ели особняком – один по необходимости, другой – по личному выбору. Жорж и Рабиндранат держались поодаль друг от друга и выглядели невыспавшимися. Эх, сосунки… Подождите лет