Завтра – это когда?. Татьяна Апсит
мы в основном за счет грантов. Тираж книг сократился на порядок и количество предлагаемых к публикации статей тоже заметно уменьшилось. По-настоящему верны науке оказались лишь стойкие шизофреники, которые продолжали слать нам свои изыскания о визитах инопланетян, берестяных календарях древних тунгусов и культе белых волков у праславян, и адепты Фоменко, доказывавшие, что монголо-татарское иго – миф, на самом деле Чингиз-хан – это Юрий Долгорукий, а Среднюю Азию и Китай завоевали древние русичи. Лексика этих опусов была весьма далека от академической и годилась скорее для репортажей с театра военных действий, наш маленький бумажный бастион стойко держал оборону, вызывая ожесточенные атаки непризнанных гениев. В общем, я жила в мире не столько прекрасном, сколько яростном.
Мало кто знает, как удручающе выглядит 99% поступающих на редактуру статей, на этот раз, однако, на моем столе лежало грамотное, интересное и изящное исследование об орнаментике раннесредневековых фибул – застежек для плащей. Оно требовало лишь небольшой стилистической правки, но даже на ней я не могла сосредоточиться. Мысли уплывали за горизонт в то невозвратное время, когда я была еще беззаботной и свято верившей в свою счастливую звезду дурешкой. Сейчас эти годы казались абсолютно безоблачными: память – удивительная вещь, она может спрессовать годы в один безмятежный летний полдень, где нет места печали и заботам. На самом деле они, конечно, присутствовали, но растаяли, не оставив следа.
Вернул меня в сегодня звонок: наш художник Юра просил уточнить, что решили выбрать для иллюстрации статьи – фотографии или графические реконструкции. Мы отобрали четыре прорисовки фибул, позволявшие хорошо разглядеть изображения змеев; я смотрела на руку Юры, попавшую в кадр, и неожиданно вспомнила крупную чуткую руку, перебирающую струны и негромкий голос… Но это был совсем иной сюжет: год назад Наташа Федорова приглашала всю редакцию на новоселье; гитариста звали Стасом, он работал вместе с Наташиным Вадимом и тоже был приглашен. Худощавый, смуглый, с заметной сединой в темных волосах, «он приходил с гитарой за спиной, свидетельством беспутности и дара». На самом деле гитара была хозяйская, и по тому, как его просили сыграть, было очевидно, что он являлся постоянным участником федоровских застолий, я же не была в подобной ситуации со студенческих лет и сидела напротив него как завороженная, правда, недолго: звонок в очередной раз заумиравшей тети Любы быстро вернул меня домой. «Когда-нибудь я к вам приеду, когда-нибудь, когда-нибудь…». Полная безнадежность этого «когда-нибудь» вновь сжала сердце, и в поисках спасения я кинулась к своим фибулам-оберегам.
После обеда я принялась мучить телефон, но тетя Люба не отвечала, хотя давно должна была проснуться. К четырем часам я уже не находила себе места и, прихватив статью, поехала домой.
Квартира встретила пугающим безмолвием, и я в отчаянии прислонилась к дверному косяку: тетя Люба, видно, все же поехала в банк, и это при ее-то утреннем состоянии… Послонявшись в тревоге по комнатам, я принялась готовить ужин, пытаясь отвлечься от невеселых мыслей.
Я