Цветы лазоревые. Юмористические рассказы. Николай Лейкин
на другой же день после именин пойдешь к своему папашеньке и будешь выть и выпрашивать у него эти пять тысяч.
– Авек плезир, Николя.
Замесов улыбнулся.
– О, из меня можно черт знает что с французским языком делать! Веревки вить… Ей-богу, – сказал он. – Ты, Настенька, как пойдешь перед папенькой насчет пяти тысяч выть, ты так ему и скажи: Николя, мол, из-за этих пяти тысяч турецкие зверства надо мной делает.
– Да ведь ты не делаешь турецких зверствов.
– А ты скажи, что я делаю, что я тебя сапогом бью. Даже я так советую: как пойдешь к папашеньке, то расковыряй себе нос. «Вот он, мол, со мной из-за вашего жильничества какими поступками поступает». Из-за пяти тысяч на всякий предмет пойти можно. Надо же нам, Настенька, эти пять тысяч выгребсти. Пять тысяч – деньги. Сама разочти…
Супруга потупилась.
– Хорошо, я буду умолять папашеньку, – сказала она.
– Вы не умоляйте, а войте или, еще лучше, в бесчувственный обморок… – продолжал Замесов. – Как придете к родителям – сейчас за сердце схватитесь, бух посреди пола, ножками подрыгайте, а потом и лежите без внимания, как будто бы в вас и жизненности нет. Аристократические дамы отлично это делают… Им спирт в ноздрю суют – а они такие слова: «Ах, умираю!» Неужто родительское сердце не тронется? Ну, не даст папашенька сразу пять тысяч, так хоть пятьсот рублей даст. Пятьсот рублей возьмите, а на следующий день опять можно пустить, и уж обморок в сторону, а вместо оного истерику пущать. Тогда опять пятьсот рублей… Да так и действовать в этом направлении.
– А что такое истерика? – спросила супруга.
– Ее больше французинки пущают, когда им захочется бриллиантовую браслетку от воздахтора получить. Вот, бывало, Лифонсина… Понадобилось ей раз, чтобы по счету мадам Изомбар за платье было уплочено, – сейчас, это, она оглянулась, где стул стоит, бух на стул и начала выть и плакать на разные манеры… да в голос, как по покойнике… И до тех пор выла, пока ей триста рублей на стол не положили. А как положили, сейчас встрепенулась, деньги за лиф, радостную улыбку состроила и такие слова: «Мерси, Николя, мон шьян, шьян»…
– Это она, мерзавка, перед тобой так? – сверкнула глазами супруга.
– То есть это почем же ты знаешь, что передо мной?.. – смутился супруг.
– Да ведь Николя-то – ты.
– Ну вот… Всяких Николя есть на свете как собак нерезаных. А просто я в посторонних смыслах видел такое междометие. Полно, друг мой Настенька…
– Подальше, подальше… Пожалуйста, не распространяйте ваших рук, – отодвинулась от мужа супруга.
– Ах, как это прекрасно! Восторг! Ревность… – проговорил супруг. – Вот, Настенька, ничем вы меня ко Дню ангела порадовать не могли, как только этой французистой ревностью с вашей стороны. Пожалуйте ручку поцеловать.
Супруг нагнулся к супруге. Та размахнулась и ударила его по щеке.
– Вот так коленкор с глянцем! – воскликнул супруг, остолбенел и стал чесать затылок.
Родственники на блинах
Купец Савел Макарович Хрусталев созвал на блины родственников. Пришли отец