Поэзия среднего роста. Виктор Бронский
кой системе Ridero
От Автора
Всегда сложно писать какие-то комментарии к собственному творчеству, тем более анонсировать книгу стихов, особенно с учётом того, что она первая.
Обычно уважающий себя поэт к 40 годам имеет за плечами большое количество публикаций, но мой случай, видимо, особый.
Мне 39, я музыкант и поэтом себя не считаю, хотя в последние год-полтора стал писать значительно больше именно стихов – из них, написанных «за отчётный период» этот маленький сборник и состоит на восемьдесят процентов. Остальное – стихотворения, которые я условно отнёс к разряду «лучшее», написанные в разные годы.
Сборник составлен не хронологически – история скорее выстроена концептуально, но поскольку концепция эта существует только в моей голове, вас я не буду отвлекать на её изложение. Желаю вам приятного времяпрепровождения с этой маленькой книжечкой.
Подражание
Подражание, в сущности – как преступление.
Желанье быть выше себя, иногда – остаться во времени.
Если никто не знает, что представляет прошлое,
То тогда настоящее – единственное и возможное.
Мерой является совесть, если совести минимум,
То важно как можно скорее стать нарицательным именем.
И вот сидишь, пьёшь портвейн, читаешь Иосифа Бродского,
Пишешь плохие стихи и не находишь ни капли скотского.
Его и нет – это раньше все были плотоядные,
Теперь растения, и такие, представь,
Получились до света жадные!
Мне не страшно, хотя, пожалуй, бояться уже положено,
Но время – «чёрная метка» само для себя,
И оно низложено.
Очнётся День
И вот, очнётся день в смятенье яром,
Едва из комы, и уже к рассвету,
И тротуары будут брызгать паром,
И нищий бросит вниз на них монету
Чтоб посмотреть, что день ему готовит —
Кусок бы хлеба, мягкого, сырого,
Он птиц уже давно в силки не ловит,
Он птицам дал когда-то в этом слово, слово…
И плавит олово лудильщик в подворотне,
И надышавшись всласть железным духом
Он скинет на вино друзьям по сотне
Лишь бы не видеть их теперь – приникнув ухом
К замочной скважине, он долго будет слушать
Соседскую прекрасную истому,
Он будет неприкаянным злым духом,
Но – он уже не может по-другому.
И выйдет красновато и белёсо
Седое солнце, и осветит стены храма,
И вспашет муж, и вновь посеет просо,
И кто-то очень громко крикнет: «Мама!».
Тревога
Я так долго смотрел вглубь себя,
Что проворонил весну.
Остаётся каких-то два дня
Чтоб поймать её на блесну.
Кто-то дал мне кусочек света —
Я засунул его в задний карман.
За весной наступает лето,
Это лето – самообман.
Я так долго блуждал в темноте,
Не снимая тёмных очков,
Что слова оказались не те,
Что имеют значенье слов.
Нужно было сказать так много —
Только в горле застрял комок.
За углом ждёт с ножом тревога,
Не боясь, что получит срок.
Если день мечтает о сне,
Если ночь не ведает дня,
Значит, дело только во мне —
Это мне не хватило огня.
Буду ждать последний состав,
Снова буду дуть на угли,
Когда время нас вылечит, останется только
Горста пепла и остывшей земли.
Я Никогда Уже Не Полюблю
Я никогда уже не полюблю —
Увидеться в толпе, пойти навстречу,
И тут же подавиться жадной речью,
И на кулак наматывать соплю.
И знать, что так, как раньше – не дано,
И понимать, что не дано и дале,
Смотреть из-за угла, крутить педали
Под плавками не ощущая дно.
Но вынырнуть, и в этой суете,
Понять себя, проснуться, отвернуться,
Уйти туда, где часто бьются блюдца,
Усесться одиноко в уголке.
И думать, думать, думать – ни о чём,
О паре строк и о холодном мае,
О крае неба, о краюхи крае,
О том,