Комбыгхатор. Александр Кормашов
у меня нет. Эта история из моей юности.
Уезд
Обещанный по уездному радио скандинавский циклон сломал погоду за одну ночь, и к утру нежданная оттепель размягчила, изъела крепкий мартовский наст, по которому прежде они ступали, как по второй земле, а сейчас на редком шагу не проваливались до мха, до хрусткой лесной подстилки, отчего натертые сквозь штаны колени уже горели огнем.
Но хуже всего приходилось тогда, когда они, потные, взмокшие до мыльной слизи на шее добирались, наконец, до очередной елки и подводили под комель бензопилу. С первой же дрожью, пронесшейся вверх по стволу, трогался вниз еще один снег, тот, что всю зиму лежал на еловых лапах, но теперь отсырел, оторочился по краям стекловидной медузьей мокростью и падал вниз с убийственной тяжестью.
– Погоди, Климов, не спеши, дай перекурнём. – Один из мужиков вогнал топор в ствол, ель глухо гукнула, и все трое втянули головы. Но Климов сам не спешил. Он пока лишь прикидывал, куда клонит ствол и ляжет ли елка как надо – верхушкой на вырубку, где урчал трелевочный трактор.
Замшелая, толстая, в комле разлапистая, но выше ровная, как колонна, ель, однажды откликнувшись на топор, еще долго трясла своим серым, по-старушечьи ветхим исподним. Тонкая пыль и ничтожные шелушинки коры медленно плыли вниз, обтекая нижние засохшие ветки и оседая на бровях-усах Климова. Голова у того была крупная, круглая, как чугунный печной горшок, и к нему, словно на смех, прилеплены три одинаковых войлочных козырька: два над глазами, и один под носом.
Климов снял шапку и, вывернув ее наизнанку, вытер о подкладку лоб и глаза. Потом огладил рукою влажные волосы на макушке.
– Погодка, ешь ее с салом. Взопрели, парни, не надо бани.
И будто в бане, он одними ноздрями пощупал воздух. Крылья носа его заколыхались, как жабры, впуская малую толику атмосферы, придерживая и быстро выталкивая обратно. Неожиданно брови его слегка поднялись, потом сдвинулись, а войлочные усы, верхом на губе, озадаченно подпрыгнули вверх, совсем затыкая нос. Климов понюхал и сквозь усы. На лице его, не избывшем еще черноту летнего загара, появилась даже не бледность, а так – будто снежная небольшая поземка пронеслась мимолетно по влажной весенней пахоте.
– Никак сушит чего-то, а? – наконец, проговорил он. – Морозит никак? – И заоглядывался вокруг. – Ты это, Пашка, больно-то не раскуривай…
– Кой хрен морозить! – откликнулся названный Пашкой молодой чернявый мужик в масляно блестящей фуфайке, от которой и пахло трактором. – Морозить! Сказанешь, тоже, Климов. Откуда?
– Оттуда, – ответил Климов и полез в карман за стартером.
– Именно что оттуда, – тракторист Пашка нарочито медленно дососал сигарету, выдернул из елки топор, перекинул его через согнутый локоть, как салфетку официант, и, перегнувшись на сторону, смачно высморкался на снег. – Морозить! Мозгло, это я еще понимаю. Давай, Валёк, тащи кол.
Умственно заторможенный, сын Климова, Валька, несколько раз моргнул